Читать книгу - "Корейская война 1950-1953: Неоконченное противостояние - Макс Гастингс"

китайских армий и двух северокорейских корпусов до 1 200 000 человек. И на протяжении всех этих изматывающих месяцев войска ООН то жарились, то мерзли в корейских горах, вели ожесточенные бои местного значения, изнывали неделями без дела в своих окопах и блиндажах – во имя борьбы, смысл и цель которой сражающиеся «на передовой» уже давно забыли, если вообще когда-либо понимали.

3. Правое дело

С начала корейского конфликта и до самого конца большинству бойцов войск ООН было очень нелегко примирить идеалы, за которые они вроде бы сражались, с неприглядностью режима Ли Сын Мана. Еще 18 июля 1950 года британский поверенный в делах в Корее Генри Собридж писал из Пусана в Министерство иностранных дел:

Здесь складывается впечатление, что война ведется, кроме прочего, с целью обезопасить Корею для Ли Сын Мана и его приспешников. Я надеялся, что окажется иначе. Возможно, я ошибаюсь, однако мне представляется, что в возникшем кризисе отчасти повинны незрелость, некомпетентность и, возможно, коррумпированность нынешнего режима[266].

«В этой войне будто нет души, – писал австралиец Ричард Хьюз в лондонской The Sunday Times 5 сентября. – Между американцами и южнокорейцами не видно не то чтобы особой симпатии, но даже просто теплых чувств. Солдаты США и Британии, как известно, очень смутно представляют себе и едва ли могут внятно сформулировать, зачем они сражаются, но угрозу своей стране или своему дому они, как правило, способны различить. В этой войне они ничего подобного не ощущают».

В последующие месяцы американские и британские солдаты постоянно становились свидетелями ужасающих актов жестокости южнокорейцев по отношению к их собственному народу. На ранних этапах войны Вашингтон и Лондон пытались отмахнуться от настораживающих донесений из Сеула. «Газетные сообщения о зверствах, – отмечал пренебрежительно один из сотрудников британского Министерства иностранных дел, – обычно основывались на случайных “точечных” наблюдениях, а некоторые были написаны неопытными, предвзятыми или явно чересчур эмоциональными репортерами»[267]. Но как было понимать Министерству иностранных дел такую, например, телефонограмму от британского посланника в Корее 8 января 1951 года:

Помимо двух случаев массовых казней, о которых я докладывал в телеграмме № 197, вечером 20 декабря произошла третья – в полумиле от штаба 29-й бригады. К тому моменту, когда британские солдаты по приказу из штаба бригады остановили расправу, двадцать человек уже были расстреляны, но казнь еще тридцати восьми удалось предотвратить, и их отправили обратно в застенки, из которых пригнали. Впоследствии выяснилось, что за этим стояли южнокорейские военные власти. ‹…› Камера смертников давно лежала в руинах, и, когда угроза сдачи Сеула усилилась, власти прибегли к поспешным массовым расстрелам, чтобы не понадобилось перевозить приговоренных на юг или оставлять в городе, где их освободили бы коммунисты. Как бы мы ни порицали эти методы, проблему властей понять можно… ‹…› А вот нашу логику в этом вопросе обычный кореец понимает с трудом. Он видит, что ООН прислала в Корею войска, чтобы сражаться с коммунистами, и недоумевает, почему эти войска так бурно реагируют, когда южнокорейцы сами доказывают на деле свои антикоммунистические настроения, публично устраняя предателей, осужденных по закону за содействие коммунистам. А по поводу применяемых методов: то, что нам кажется зверством, всего лишь нормальная ожидаемая от властей реакция, я бы сказал[268].

Однако другие с этим не соглашались. Многих британских военных отталкивало поведение представителей режима, за который они вроде бы сражались. Один из бойцов, рядовой Дункан, писал своему депутату после событий 20 декабря:

Сорок забитых истощенных корейцев увели примерно на милю от того места, где мы дислоцировались, и расстреляли, не развязывая рук, без нужды добивая прикладами. Казнь совершала южнокорейская военная полиция. Этот инцидент вызвал большой переполох и возмутил бойцов моего подразделения. Мы неоднократно слышали о других аналогичных случаях. Сообщаю вам об этом, поскольку нас убеждают, что мы боремся против подобных действий, а я искренне считаю, что наши солдаты ломают головы, решая, кто прав, а кто виноват в Корее[269].

Джон Эллис из Глостерширского полка обсуждал однажды с офицером транспортной службы Ронни Литтлвудом картину, которую тот видел собственными глазами: отступающие южнокорейцы методично выкашивали пулеметами путавшихся под ногами беженцев. «Какого черта мы здесь делаем? – кипятился Литтлвуд. – Зачем мы поддерживаем этого бандита Ли Сын Мана, если они тут такое творят?»[270] Эллис, как и многие младшие офицеры, в такие нравственные тонкости не вдавался. Он там был в полном соответствии с давней британской традицией потому, что его туда послали. Однако многие бойцы войск ООН задавались тем же вопросом, что и Литтлвуд. «Местные совершенно очевидно нас сюда не звали, – говорит лейтенант Крис Снайдер из Канадской бригады. – Никакие пришлые им были не нужны. Ближе к линии фронта они вам улыбались, воды могли принести. Но дальше, за линией фронта, корейцы ясно давали понять, что вы здесь лишние и это вторжение»[271]. Лейтенанту Стэну Мьюиру из 45-го полка полевой артиллерии никак не удавалось достаточно очерстветь, чтобы гнать прочь то и дело появлявшихся перед британскими позициями беженцев, которые могли служить прикрытием для просачивающегося противника. «Иногда мы слышали, как они просто воют там, на ничейной полосе. Смотреть на корейцев всегда было жалко»[272].

Весной 1951 года по рядам британской 29-й бригады прокатилась волна возмущения, вызванная опубликованным в лондонской The Sunday Times заявлением Ли Сын Мана, осуждавшего предполагаемую роль Великобритании в отставке Макартура: «Британским войскам в этой стране больше не рады». Это была одна из печально известных истеричных выходок Ли Сын Мана. «Им нечего здесь больше делать, – сказал он сотруднику австралийского посольства. – Передайте это своим властям. Австралийские, канадские, новозеландские и британские войска представляют правительство, которое сейчас саботирует отважные попытки американцев полностью освободить и объединить мою несчастную страну»[273].

Терпеть подобные речи через считаные недели после кровопролитного сражения на Имджингане оказалось британским солдатам, жаждавшим поскорее отряхнуть пыль этой ужасной страны со своих ног, не под силу. Бомбардир А. Хамфрис из взвода С 170-й независимой минометной батареи писал в Министерство иностранных дел:

Уважаемый сэр,

несколько часов назад в батарею доставили The Sunday Times за 6 мая 1951 года, и первая статья, которую я там прочитал, была озаглавлена «Президент Южной Кореи осуждает Британию». Полагаю, сэр, что вы с этой статьей тоже ознакомились, и прошу вас представить себя на моем месте. Меня вызвали в вооруженные силы из резерва, разлучили с семьей и отправили принимать участие в конфликте, который, по моему разумению, был ошибкой, еще когда войска ООН в первый раз пересекли параллель. У меня до сих пор болит сердце за 29-ю бригаду. И что же, мне теперь отправляться в следующее сражение и, может быть, погибнуть в бою за дело, с которым я далеко не солидарен? Зная, что президент Ли Сын Ман обесценивает наш вклад, заявляет на весь мир, что британцы здесь не нужны, и в грош не ставит наши жертвы… считаю необходимым вернуть британские войска домой и использовать их там, где их усилия будут оценены должным образом.

С искренним почтением,

Хамфрис.

Под солдатскими каракулями красовалась резолюция сотрудника Министерства иностранных дел: «Очень трогательное и здравое письмо, заслуживает достойного ответа». Доходили до Британии и другие послания в том же духе, адресованные либо непосредственно министрам, либо депутатам отправителей. Британские дипломаты в Корее вздыхали и пытались искать спасения в цивилизованном взгляде на недостатки Ли Сын Мана. Британский посланник в Корее после встречи с президентом писал в Лондон 16 июня:

Южнокорейцы – как, наверное, и следовало ожидать на этой стадии национального развития – проходят одну из самых острых фаз «переходного возраста». Им и их союзникам просто не повезло, что эта фаза совпала с необходимостью сражаться за едва обретенную независимость. И когда они, как это часто бывает, демонстрируют непонимание или нетерпимость к чужим взглядам,