Читать книгу - "Корейская война 1950-1953: Неоконченное противостояние - Макс Гастингс"

сахар – но технику беспощадно предавали огню. Гигантские столбы дыма от этих пожаров отступающая армия видела еще не одну милю. Офицер 8-го Королевского ирландского гусарского полка, на вооружении которого стояли танки «Центурион», писал:

Отступление из Пхеньяна запомнилось в основном страшными морозами, пылью и горечью разочарования. Казалось, ничего не было предпринято, не говоря уже о том, что ничего не было достигнуто. Ценная техника стоимостью в миллионы долларов уничтожалась без единого выстрела или даже попытки рассмотреть возможность ее эвакуации. Редко можно наблюдать более деморализующую картину, чем отступление американцев со своей передовой базы из страха перед неведомой угрозой со стороны китайцев – как выяснилось, плохо вооруженных и не имеющих никакого транспорта, кроме лошадей да своих двоих[182].

И тем не менее они на каждом шагу опасались, что китайцы вот-вот их нагонят, и уходили чуть ли не на цыпочках. Слушая, как грохочут британские танки по мосту к югу от Пхеньяна, капитан Джеймс Маджури из Ольстерского полка поймал себя на том, что мысленно молит их не греметь так. Танк одного молодого командира взвода задел южнокорейского солдата из длинной колонны топающих по обочине. Ему переехало ногу гусеницей. Молодой офицер в ужасе выпрыгнул из кабины и кинулся к пострадавшему, чтобы помочь, но не успел склониться над раненым, как южнокорейский взводный выхватил из кобуры англичанина пистолет и пристрелил покалеченного.

На дороге, ведущей на юг от северокорейской столицы, командующий 1-й дивизией армии Республики Корея генерал Пэк Сон Ёп встретил командира 27-го пехотного полка – полковника Джона Михаэлиса, которым он безмерно восхищался. Корейца угнетала сдача Пхеньяна, его родного города, в который он так триумфально вошел несколько недель назад. И теперь он пытался узнать у американца, что происходит. «Не знаю, – ответил Михаэлис. – Я всего лишь командир полка. Но не исключено, что мы не сможем остаться на полуострове»[183].

Патруль из роты А 1-го батальона глостерширцев наткнулся на жмущихся друг к другу в сухом речном русле мирных корейцев. Кто-то умирал – от холода, слабости, голода, истощения. Кому-то просто не хватало сил выкарабкаться. Британские солдаты принялись вытаскивать их и передавать по цепочке. «Спасибо огромное», – произнесла одна из спасенных на идеальном английском. «Я преподаю ваш язык в университете», – пояснила она, увидев их удивленные взгляды. Глостерширцы спросили, могут ли они еще чем-нибудь ей помочь. «Да и так уже помогли, дальше некуда, – ответила она с горечью. – Уходите уже все и дайте нам самим разобраться с тем, что осталось от страны». Резко развернувшись, она побрела прочь по склону[184].

Еще 5 декабря командир британской 27-й бригады Бэзил Коуд отправил британскому главнокомандующему на Дальнем Востоке генералу сэру Джону Хардингу донесение, в котором расписал в самых мрачных тонах и состояние бригады, и трудности дальнейшего ведения эффективных боевых действий вместе с американцами[185]. «Должен признаться, оно меня неприятно поразило», – доложил Хардинг в Военном министерстве. Он ответил Коуду в самых резких выражениях, ясно дав понять, что британскому контингенту ни в коем случае, несмотря ни на какие трудности, нельзя давать слабину.

Мне кажется очевидным, что при сложившемся положении дел в Корее каждый, как бы трудно ему ни приходилось, должен продолжать делать все возможное в предлагаемых обстоятельствах… ‹…› Если полученное задание, по вашему мнению, подвергает ваше подразделение чрезмерному риску, чрезвычайному даже для условий войны и особых обстоятельств, в которых оказались сейчас силы ООН в Корее, вам надлежит подать официальный письменный протест вашему непосредственному командиру… ‹…› Полагаю, нет нужды объяснять вам настоятельную необходимость убедиться в наличии веских оснований для подобного официального протеста, прежде чем его подавать[186].

Иными словами, ради упрочения взаимоотношений между ООН, Британией и США 27-я бригада должна как-то выстоять. Коуд с его бойцами так и поступили.

⁂

Главной жертвой китайского зимнего наступления, как и на всех остальных этапах этой войны, конечно, стал корейский народ. Пока 8-я армия в беспорядке отступала на юг, вокруг повсюду бурлил огромный поток беженцев. Когда армия заняла все шоссе, гражданские стали уходить по железнодорожным путям. Многие плохо понимали, куда и зачем идут, знали только, что потеряли все нажитое, и надеялись укрыться хотя бы от боев. В отличие от них, Мун Юн Сын и его родные знали, почему они оказались на железнодорожной насыпи к югу от Пхеньяна: чтобы спастись от коммунистов. Муну было восемнадцать, и до 1945 года его семья владела шелковой мануфактурой на севере. Лишившись ее, они перебрались в Пхеньян и стали торговать шелком. Но осенью 1950 года после бегства коммунистов столицу захлестнула эпидемия самых жутких слухов: Муна заверили, что американцы собираются сбросить на Пхеньян атомную бомбу. Его семья кинулась обратно в деревню, где стояла принадлежавшая им когда-то мануфактура и где они и увидели американцев – тогда еще победно шествующих на север. А потом, когда нагрянули китайцы и началось отступление, Мун с родными пошли тоже. «Людей вокруг было слишком много, – говорит он. – Нам трудно было держаться вместе. Когда американские истребители начали обстреливать дорогу из пулеметов, все кинулись врассыпную, раскатились, как бобы». Больше он своих родных не видел. Восемнадцать дней Мун шагал в сторону Сеула, подбирая жалкие остатки съестного в заброшенных домах и патетически размахивая южнокорейским флагом, когда F-86 принимались атаковать на бреющем полете колонны беженцев – на его глазах они это делали не раз. Мун надеялся, что в Сеуле его приютит друг отца. Но тот, как и три четверти населения после всех пережитых летом кошмаров, бежал из города. Так что Мун продолжил путь на юг. Во время очередной облавы на призывников его забрали в армию, но через три месяца отпустили как негодного к службе – и это несмотря на ходившую в войсках ООН шутку, что медкомиссия в южнокорейской армии сводится к тому, чтобы поднести ко рту призывника зеркало и проверить, дышит ли он. В Пусане, подбирая все, что плохо лежит, Мун попал под американский армейский грузовик и, кроме всего прочего, сломал ногу. Его спасла бригада скандинавских медиков, он провел полгода в шведском госпитале, потом год прыгал на костылях. В конце концов ему удалось наняться портовым грузчиком в доки. Мун был лишь одним из бесчисленных обломков человеческих судеб в бескрайнем море жизненных трагедий зимы 1950 года[187].

⁂

На Рождество лейтенант Билл Купер и несколько офицеров из 5-го Нортумберлендского стрелкового полка, занимавшегося охраной и обороной переправ через Ханган, покинули свои позиции, чтобы отправиться в Сеул. Какое же это было счастье – стряхнуть с себя вместе со снегом постоянное гнетущее ощущение катастрофы, выбросить из головы всех этих беженцев и войти в залитый огнями отель «Чосон», где уже вовсю бурлило пьяное веселье. Военные всех званий слонялись по коридорам, тиская кореянок, подцепленных в баре. Еды было, может, и негусто, зато выпивки – хоть залейся. Но и она закончилась, и британцам пришлось возвращаться к своим джипам – в пропитанную страхом и тревогой темноту, мрачную действительность, где бесприютные корейцы шныряли, словно мыши, по снежной целине. Значительную часть пути из Англии Купер пытался смягчить негодование и злость в своем взводе, состоящем в основном из призванных резервистов. «Ну что толку, – внушал он им, – засев на какой-нибудь высоте, твердить: “Меня здесь быть не должно”, пока эти засранцы не снесут вам голову». Но как он ни старался, все равно ощущал «эту говорящую в них обиду» до самого конца войны. Однако теперь бойцам Купера, как и всей остальной британской 29-й бригаде, велено было готовиться к передислокации[188].

В первый день Нового года, когда 29-я бригада двинулась дальше, чтобы занять позиции для поддержки южнокорейской 1-й дивизии, она с ужасом обнаружила, что командир дивизии и его штаб «бодрой рысцой помчались в арьергард». Американцы, отступающие на юг, кричали экипажам британских танков, ползущим на север: «Парни, вы не в ту сторону!» Ночью 2 января британцам пришлось обороняться в Счастливой долине к северу от Сеула.