Читать книгу - "Леон Боканегро - Альберто Васкес-Фигероа"

На самом деле, за последние четыре десятилетия озеро Чад обмелело настолько, что вскоре оно может превратиться в грязный пруд, который можно будет перейти, едва замочив колени.

Однако в конце XVII века озеро ещё занимало площадь, сравнимую с Италией, достигая солончаков. Леон Боканегра смотрел на него с неверием, словно не мог принять, что сидит прямо на границе пустыни.

Там, у старых дюн и на краю тёмных вод, заканчивалась Сахара, и начинался новый мир – мир рек, джунглей и саванн.

Там завершался кошмар вечных ветров и бесконечных песков.

Там начиналась жизнь – дикая и прекрасная, о которой он слышал удивительные рассказы в мрачные ночи океанских путешествий.

На противоположном берегу озера должен был лежать чудесный мир львов, слонов и забавных жирафов с длиннющими шеями, и Леон Боканегра поклялся себе, что однажды увидит его.

Пока же он довольствовался тем, что с водой пришли миллионы рыб и бесчисленное множество птиц. Жизнь вокруг кипела в таком изобилии, что ему почти не нужно было прилагать усилий, чтобы поймать жирного карпа или упитанную утку. В жаркие полуденные часы те сбивались в тень тростников, словно оцепенев, неспособные даже осознать опасность.

Сам он проводил долгие часы, погружённый в воду, которая часто становилась настолько горячей, что над ней поднимался густой пар, затрудняя видимость. Ему тоже приходилось искать защиту в тени тростника, без которой он бы погиб.

Эти длительные купания ему очень нравились, и нередко он чувствовал, что лежать так часами на воде было похоже на возвращение к миру покоя в утробе матери или на медленное возрождение после многолетней смерти.

Ведь температура воды в озере Чад большую часть дня почти совпадала с температурой тела человека.

Он начал восстанавливать силы. Кожа перестала походить на старую потрескавшуюся кожу и постепенно обрела вид человеческой.

Длинные волосы больше не были жирной солёной коркой, но так как у него не было инструментов, чтобы их обрезать, он связал их в плотный хвост, который свисал до середины спины.

Он вплёл тонкие лианы в свою чёрно-седую бороду, что придавало ему нелепый и причудливый вид. И так как последние лохмотья набедренной повязки распались от контакта с водой, найти более неуместную фигуру среди окружающего пейзажа было бы трудно.

Это был Леон Боканегра, капитан испанского корабля, голый, закованный в цепи и не знающий географии, языка или обычаев Африки, но отчаянно пытающийся выжить в самом сердце самого неизведанного и враждебного континента.

На первый взгляд, шансы на успешное завершение такого приключения были невелики, однако имелась важная деталь, которая играла ему на руку: он прекрасно знал, что у него никогда не было ни дома, ни семьи; что у него больше не осталось друзей, и что, по большому счету, у него не было даже воспоминаний, достойных того, чтобы их помнить.

Как говорил о себе старый Сиксто Молинеро, его единственным достоянием была жизнь, и, подобно калеке, он решил сохранить ее любой ценой.

А жизнь, рассматриваемая как нечто простое, основополагающее и не зависящее от других обстоятельств, была тем, чем можно наслаждаться лишь момент за моментом, не оглядываясь ни назад, ни вперед, смакуя вкусный утиный окорок, рыбу на гриле или высшее удовольствие тихой ночи, когда можно любоваться миллионами звезд африканского неба, не тоскуя по ушедшим или далеким местам.

Тоска и ностальгия, как правило, худшие враги человека в трудные времена, так же как воображение часто становится злейшим врагом того, кто считает, что находится в опасности.

В первом случае ум уводит человека в прошлое, которое кажется лучше, чем было на самом деле, а во втором страх заставляет представлять страдания куда более мучительные, чем они есть на самом деле.

Леон Боканегра был свободен от обоих недугов, поскольку в его памяти не хранилось особо счастливых дней, а даже самый лихорадочный ум не мог бы вообразить пытку страшнее той, которую он пережил в соляных копях.

И в одном он был совершенно уверен: он никогда не вернется в соляные копи.

Ни живым, ни мертвым.

На данный момент, насколько хватало взгляда, не было заметно ни малейших следов человеческого присутствия: ни хижины, ни лодки, даже дымка на горизонте, и это убедило его, что лучшее, что он мог сейчас сделать, – это есть, спать, отдыхать и воображать себя единственным живым человеком на планете.

Через две недели полной бездеятельности он решил, что настало время искать способ снять кандалы, для чего у него была его неизменная железная палка, хотя он знал, что ее одной будет недостаточно для достижения цели.

Он всегда понимал, что для освобождения от толстого штифта, соединяющего кандалы, ему понадобится кузница, но боялся, что дым от огня выдаст его присутствие на многие мили вокруг, а это было последнее, чего он хотел в тот момент.

Его лучшим оружием для выживания было оставаться мертвым.

Единственным способом продолжать существовать было никогда не существовать.

А идеальной формулой, чтобы никто больше не сделал его рабом, было то, чтобы никто его больше не видел.

Тщательно взвесив все за и против, он убедился, что вечно закованным в цепи он не выживет, и взялся за дело: собрал все сухие ветки, которые вода вынесла на берег.

С помощью железной палки он выкопал яму чуть больше метра глубиной и окружил ее высокими густыми камышами, чтобы не допустить утечки даже малейшего отблеска света, а глубокой ночью развел в яме костер.

Он положил между кандалами и лодыжками влажную траву и куски тростника, чтобы изолироваться от тепла металла, и, тяжело вздохнув, сел на край ямы, уперев ноги в песок, чтобы край штифта оказался в углях.

Старую козью бурдюку он превратил в нечто вроде примитивного меха, чтобы раздувать угли, но даже так жестокий капкан не сдавался, и, несмотря на постоянное смачивание кожи ног, ему пришлось приложить сверхчеловеческие усилия, чтобы не сдаться.

Он так сильно сжал зубами палку, чтобы не кричать и не отдернуть ноги, что сломал зуб, и, в некотором смысле, эта новая боль ему помогла: она переключила внимание на другую часть тела, позволив на мгновение забыть, что он обжигается.

Когда, спустя вечность, металл поддался и он смог вынуть штифт, соединявший кандалы, он разрыдался от радости, осознав, что спустя столько времени может снова ходить.

Но это оказалось непростой задачей.

Казалось, его мышцы атрофировались, или мозг больше не мог