Читать книгу - "Леон Боканегро - Альберто Васкес-Фигероа"

время своего ежегодного долгого перелета. Этого оказалось достаточно, чтобы они, словно настоящий дождь из перьев, начали падать на солончаки, сопровождаемые жалобным кряканьем.

Этот же ветер подхватывал их и играл с ними, а Леону Боканегре приходилось изо всех сил стараться поймать их, когда они пролетали мимо. Настолько силен был ветер, что даже сам Леон рисковал последовать их примеру.

Это был пир.

Неожиданный и роскошный пир, ведь после того, как он собрал сотни перьев в уголке своей хижины, он сосредоточился на высекании искр, ударяя железным прутом по болту своих кандалов. Он бил так сильно и упорно, что, наконец, зажег прекрасный огонь, позволивший ему впервые за два года есть мясо, да еще и горячее.

После он сел, чтобы посмотреть, как белая равнина покрывается буроватыми пятнами, скользящими на юг. Вскоре он закрыл глаза и уснул.

Ему приснился чудесный сон.

Он мечтал о том, как плывет на своем старом "каракке", а свежий ветер толкает его к берегам зеленой и влажной земли, едва различимой вдали.

Пробудившись, он дрожал.

Дрожал от возбуждения и почти от негодования на самого себя за то, что не додумался до этого раньше.

Оставалась надежда.

Крошечная надежда.

Но, в конце концов, это была надежда, а это больше, чем у него было со дня, когда "Морской Лев" был выброшен на африканское побережье.

В ту же ночь, пользуясь светом растущей луны, он начал работать, не завязывая глаза, ведь ему нужно было видеть, что он делает. Он был убежден, что если план не сработает, все закончится очень быстро.

Ему потребовалась напряженная ночь и колоссальные усилия, чтобы вырубить соляной блок длиной два метра, шириной метр и толщиной почти полметра. На следующий день он стер локти и колени, таща блок в укрытие глубоко в своей хижине.

Когда он закончил, то был измотан. Но, несмотря на это, он упорно вернулся к работе, завершив свою норму "соляных хлебов", чтобы избежать наказаний, когда вернутся надзиратели.

Через пять дней, когда фенексы ушли, удивляясь почти чудесной выносливости этого несчастного, от которого они давно ничего не ждали, он вернулся к большому соляному блоку. Он округлил края нижней части и просверлил в "носу" отверстие, чтобы закрепить железный прут.

Наконец, из старой антилопьей шкуры, служившей дверью, он смастерил грубое подобие паруса. Концы паруса он привязал к веревкам, сплетенным из кожаных полосок от мешка с провизией.

Два дня спустя, удовлетворенный своей работой, он принялся молиться. Единственной молитвой, которую знал, он умолял небеса вернуть северо-западный ветер раньше, чем фенексы.

И впервые за долгое время его мольбы были услышаны.

Через неделю ветер изменился, усилился к полудню, завыл к вечеру, а ночью угрожал перевернуть весь мир.

Но на этот раз Леон Боканегра не искал укрытия в своей хрупкой хижине.

Напротив, он сосредоточился на том, чтобы вынести из нее соляной блок. На рассвете он сел на него, положив между ног бурдюк с водой и оставшиеся припасы, закрепил железный прут на месте и осторожно, с некоторым страхом, поднял жесткий парус, крепко удерживая его.

Несколько мгновений, которые показались моряку невероятно долгими, ничего не происходило. Но затем ветер начал выполнять свою работу, медленно толкая тяжелую "лодку" по гладкой равнине, почти не сопротивлявшейся движению, словно это был самый тихий и проходимый океан в мире.

Это было прекрасное путешествие.

Отчаянно медленное, но прекрасное.

Самое прекрасное из всех, на которые отправлялся человек, ибо это было путешествие к свободе, давно утраченной. Путешествие, полное надежд, ведь в одном Леон Боканегра был уверен: он больше никогда не станет рабом.

В конце этого неопределенного и почти абсурдного приключения его ждало спасение или смерть – он еще не мог знать. Но и то, и другое казалось ему предпочтительнее рабства, и единственное, о чем он сожалел в тот момент, – это то, что не смог уничтожить тех, кто причинил ему столько зла.

– Не думай о них! – повторял он себе раз за разом. – Не думай о них. Думай о том, что впереди простирается огромная водная гладь, в которую ты сможешь погрузиться хотя бы по шею, даже если это будет последнее, что ты сделаешь в этой жизни.

Вода – единственное, чего требовало его тело, годами получавшее лишь столько, чтобы выжить. Одна мысль о погружении в нее заставляла его умолять ветер дуть сильнее.

Он старался держаться на значительном расстоянии от других рабских укрытий. В разгар дня, под палящим солнцем, он не видел никого, поскольку их обитатели, вероятно, спали.

К вечеру он заметил слегка изогнутую линию на горизонте. С наступлением ночи он остановился, опасаясь столкнуться с чем-то в темноте, будучи уверен, что этот чудесный северо-западный ветер продержится еще как минимум два дня.

А двух дней должно было хватить, чтобы добраться куда угодно, каким бы огромным ни был этот проклятый застывший океан. Единственное, что его действительно беспокоило, – чтобы его соляной сани не раскололись или не стерлись от трения, оставив его посреди равнины.

Он тщательно изучил это и пришел к выводу, что, несмотря на то, что трение стерло значительную часть его толщины, оно выдержит еще один день пути.

К полуночи его одолело изнеможение.

Руки свело судорогой, ноги он не чувствовал, а спазмы стягивали тело. Он понял, что нуждается в отдыхе, хотя нервы не позволяли ему заснуть.

Исхудавший, обезвоженный и морально разрушенный после многих лет плена и лишений, этот медленный путь по ослепительной соляной равнине под неумолимым солнцем был тем, что окончательно "сломало" его. И потому, как только он закрыл глаза, это было словно удар молота.

В который раз ему снилось, как он плывет на своем старом «каракке» к берегам Венесуэлы.

В который раз он мечтал быть свободным, и только почувствовав обжигающее солнце, он пришел в себя.

Солнце посреди соляной пустыни, без единого намека на тень, было словно раскаленное железо, прижатое ко лбу. Любой другой человек, менее закаленный жарой или с менее крепкой кожей, не смог бы даже среагировать.

Но Леон Боканегра решил выжить, несмотря на ад, поэтому с трудом поднялся, медленно допил последнюю каплю воды, убежденный, что настал день либо победы, либо смерти, и продолжил путь к неясной волнистой линии на горизонте.

Через четыре часа он понял, что это дюны – высокие, серебристо-золотистые, почти окаменелые, словно столетиями не меняли ни форму, ни место.

Это открытие заставило его опасаться, что он покидает удручающую соляную равнину лишь для того, чтобы вновь оказаться в еще более беспредельном и безысходном песчаном море эрга.

Но выбора