Читать книгу - "Леон Боканегро - Альберто Васкес-Фигероа"

Он был жалко одинок и мог лишь издалека наблюдать за одиночеством других пленников, страдающих от такого же мучения, которых, как и его, лишили всего человеческого.

Даже вьючные мулы не переносили ежедневные перепады температуры в сорок градусов, не имея ни одежды, ни утешения, кроме грязной бурдюки с водой раз в две недели.

Даже быков, тянувших тяжёлые повозки, не ослепляла соль дороги.

Даже самых голодных собак не кормили горстями проса и сушёной рыбы.

Зачем продолжать жить?

Этот вопрос он задавал себе каждое утро и каждый вечер, каждый жаркий полдень и каждую ледяную зарю. И спустя столько времени он нашёл только один ответ:

«Мёртвые никогда не могут отомстить».

А Леон Боканегра жаждал мести.

Его ноги болели.

Боже, как же они болели!

Невозможность ходить, сам факт, что ржавые кандалы не позволяли двигать ногами, вызывал у него судороги, вынуждая ложиться на спину и сгибать и разгибать колени снова и снова, чтобы кровь могла течь по его иссохшим конечностям.

Его ноги уже были лишь кожа и кости, и можно было подумать, что кандалы, которые, казалось, болтались вокруг лодыжек, вот-вот спадут сами собой. Но, к сожалению, этого никогда не случалось, потому что те, кто их надевал, хорошо знали, что кости пятки никогда не сожмутся настолько, чтобы позволить им выскользнуть.

Он ненавидел эти кандалы. Леон Боканегра ненавидел их даже больше, чем солончаки, жару и жажду, потому что именно они держали его прикованным там, не давая сбежать от жары и жажды солончаков.

Человек, который вынужден ползать, редко куда-либо добирается.

И он не добирается, потому что сам факт ползания заставляет его утратить гордость и веру в себя.

Фенеки точно знали, что, лишая своих рабов возможности стоять на ногах, они ломали их дух и обрекали их работать на них до самого последнего вздоха.

Почему же он продолжал дышать этим обжигающим воздухом, наполненным мельчайшими частицами соли, разрушающими лёгкие?

Зачем жить? Иногда он целыми днями напевал про себя навязчивую морскую песню, чтобы только не отвечать на этот вечный вопрос.

В ледяную ночь под полнолуние – с тех пор как он ступил на солончак, прошло уже почти два года – ему показалось, что он услышал далёкий стон. Сначала он решил, что это лишь северо-западный ветер, но вскоре пришёл к выводу, что это человеческий голос.

Он снял повязку, защищавшую его глаза, и, долго вглядываясь в темноту, заметил тень, едва различимую на равнине, примерно в трёхстах метрах от него.

– Кто там? – закричал он, сам удивившись звуку своего голоса.

Ответа не было.

Он снова посмотрел и уже не сомневался, что это не просто тень – ведь в этом месте нечему было отбрасывать тени. На мгновение его охватил панический страх, и он крепко сжал железный прут, представляя, что это могла быть голодная гиена или отчаявшийся шакал, рискнувший отправиться в застывшее море за лёгкой добычей.

– Кто там? – повторил он.

– Христиане!

Это был не более чем слабый, прерывистый шёпот, бессмысленное слово, которое бессильно разлеталось по белой равнине, но до него оно дошло «очень ясно, и показалось ему не просто словом, а отчаянным призывом о помощи того, кто был не в состоянии издать никакой другой звук.

Он лёг на землю и, ползком, словно паралитик, у которого даже тележку отобрали, двинулся вперёд, помогая себе только руками, в сторону силуэта, который теперь слегка шевельнулся.

Обдирая колени, он наконец добрался, обессиленный, до человека, который смотрел на него глазами, почти вылезшими из орбит.

Он попытался разглядеть в этом покрытом щетиной лице какие-то знакомые черты, но это оказалось невозможно.

– Кто ты? – спросил он.

– Фермín Гаработе, – едва слышно ответил тот.

– Фермин Гаработе…? – изумился он. – Лётчик?

– Тот самый.

Он издал хриплый стон:

– Слава Богу! Во что тебя превратили?

– А ты кто?

– Капитан Боканегра.

– Капитан…! – всхлипнул бедняга, позволяя слезам без стеснения катиться по его спутанной бороде, покрытой кровью и солью. – Капитан! Какое преступление мы совершили, чтобы заслужить такое наказание?

Они обнялись.

Лежа на земле, не имея сил встать, они обнялись, как два потерявшихся в ночи ребёнка, плакали друг о друге и каждый о себе, потому что в тот момент только слёзы могли выразить всю глубину их чувств.

– Какое преступление мы совершили? – повторил через долгое время несчастный, которому с огромным трудом давалось каждое слово.

– Никакого.

– Ты уверен?

– Абсолютно.

Повисла тишина, потому что казалось, что пилоту «Морского льва» нужно было время, чтобы принять мысль о том, что столько страданий – это не цена за какое-то ужасное преступление, а лишь случайность, когда в один злосчастный день их корабль оказался на пути неожиданной бури.

– Это несправедливо! – прошептал он снова. – Это несправедливо!

Его сотряс сильный приступ кашля, кровь свободно потекла по бороде, окрашивая белую равнину в красный.

– Я не хотел умирать один, – пробормотал он спустя немного времени. – Я боялся.

– Ты не умрёшь.

– Не лгите, капитан! – возразил тот. – Это было бы не милосердно. Это было бы жестоко. Единственное, о чём я прошу, – похороните меня. – Он схватил его за руку когтями из обнажённых костей. – Я не хочу высохнуть на солнце, как брошенная собака.

– Не позволяйте этому, капитан! Пожалуйста!

Что он мог ему ответить?

Он прижал к себе эти останки, которые, казалось, нуждались в тысяче судорог, чтобы вдохнуть хоть немного воздуха, и не мог не задаться вопросом, как этот человек всё ещё дышит или смог доползти в поисках доброй души, которая бы его похоронила.

Агония была долгой.

Но спокойной.

Чувствуя рядом с собой близкое тело, Фермин Гаработе, казалось, обрёл покой, который так жестоко был у него отнят, и, возможно, будучи уверенным, что человек, под чьим командованием он плавал многие годы, выполнит своё обещание, позволил смерти безмолвно освободить его от всех цепей.

Ближе к рассвету он на мгновение пришёл в сознание, протянул руку, чтобы с нежной, странной лаской коснуться лица своего капитана, казалось, обрадовался, убедившись, что тот всё ещё рядом, и отдал свою душу Богу, уверенный, что там с ним обойдутся лучше, чем это сделали люди.

Леон Боканегра дополз до своего убежища, прежде чем солнце испепелило его посреди равнины, и снова свернулся там, чтобы плакать в своей норе. Но следующей ночью он взял железный прут и вернулся, чтобы похоронить последнего из своих людей в жёсткой соляной могиле.

VI

Обжигающий северо-западный ветер налетел внезапно, застигнув врасплох сотни черных уток, которые направлялись в Европу во