Читать книгу - "Леон Боканегро - Альберто Васкес-Фигероа"

Наконец, Леандро Дантас снова поднял лицо, как будто этот жест потребовал от него невероятных усилий. Выплюнув густую красноватую слюну, он сказал:

– Никогда не соглашайтесь есть мясо.

– Почему?

– Потому что вы будете есть своих товарищей.

– Это невозможно!

– Возможно.

– Ни одно дьявольское злодеяние не заходило так далеко!

Португалец глубоко вздохнул, как будто хотел выразить, что устал обсуждать то, что, на его взгляд, не подлежало обсуждению.

– Здесь возможно… – добавил он, наконец. – Для фенеков мы не больше чем животные, даже меньше, чем собаки. – Он снова сплюнул. – Мой последний совет: работайте всегда перед рассветом. Тогда усталость заставит вас спать весь день, не расходуя воду. – Он повернул свой единственный здоровый глаз, словно пытался их рассмотреть, хотя едва различал очертания. Наконец, он добавил с некоторой иронией: – Это лучший способ продлить ваши мучения.

Он снова свернулся в позе эмбриона и заснул так крепко, что можно было подумать, будто он не хотел больше просыпаться.

Люди с «Морского Льва» переглянулись.

– Как думаете, капитан, он говорит правду? – спросил один из них.

– Зачем ему лгать?

– Потому что я отказываюсь верить, что возможно такое зло… Кормить человеческим мясом!

– Не думай об этом!

– О чем же мне тогда думать?

– Ни о чем! Сейчас лучшее, что мы можем сделать, – это ничего не думать.

В последующие годы капитан Леон Боканегра приложил все усилия, чтобы не думать ни о чем.

Потому что думать о чем-либо означало риск сойти с ума, ведь существование в сердце солончаков оказалось в тысячу раз хуже, чем предсказывал несчастный Леандро Дантас.

Им позволили отдохнуть целый день, но на следующее утро, с первыми лучами рассвета, каждого из них заковали в кандалы, прикрепленные к раскаленному добела болту, который заворачивали на конце, а затем охлаждали водой. Таким образом, ноги жертвы превращались в единую конечность, и передвигаться можно было только прыжками или ползком, как инвалид.

Когда стемнело, их погрузили, словно тюки, в три ветхие повозки, запряжённые измученными дромадерами. Под охраной почти всех фенеков караван углубился в застывшее море, поверхность которого отражала свет факелов тысячекратно.

Даже дети самого Вельзевула, проводящие потерянные души в глубины ада, не могли бы устроить более жуткое зрелище, чем эта безмолвная караванная процессия, погружающаяся шаг за шагом во тьму, оставляя за собой новый мрак. Черная пустота была единственным хозяином этого пейзажа, по которому, словно призраки, двигались рабы и их стражи.

Если Марбрук, возглавлявший колонну, ориентировался, то делал это благодаря врожденному шестому чувству человека, рожденного в пустыне, или благодаря идеальному знанию звезд. В этом капитан «Морского Льва» тоже был силен, ведь мог примерно определить, где они находятся и куда направляются.

Капитан знал, что они продвинулись намного южнее всех его предыдущих морских путешествий и отклонились почти на тысячу миль к востоку от Атлантического побережья.

Однако они не пересекли экватор, и это его немного успокаивало, поскольку он понимал, что, оставаясь в северном полушарии, будет иметь союзника на небесах.

За два часа до рассвета его сбросили на землю рядом с небольшой постройкой из соляных блоков, у которой было только три толстые стены, крыша из тростника и узкий вход, прикрытый старой шкурой антилопы.

Стены едва достигали полутора метров в высоту, двух метров в длину и столько же в ширину. Этот жалкий приют представлял собой не более чем нишу, где можно было укрыться от палящих лучей солнца, которое в таком месте, при температуре до пятидесяти градусов в полдень, могло быстро убить любое живое существо.

Ему дали бурдюк с водой, мешок проса, три сухие рыбы и длинный железный прут с заостренным концом. Через несколько минут стража удалилась на юг.

Чуть более чем в двух километрах позади него остался Диего Кабрера. С первыми лучами рассвета капитан увидел, что на таком же расстоянии оставили еще одного из его людей.

Когда солнце поднялось почти на четверть над горизонтом, ослепляя его, он предпочел укрыться в раскаленной тени ниши. Свернувшись калачиком, как ребенок в утробе матери, он позволил самым жарким часам дня медленно пройти над его головой.

Это был день, когда он был ближе всего к смерти.

К самоубийству, точнее.

Уверенность в том, что это будет его судьба на многие годы, и осознание, что любые усилия только увеличат его страдания, толкали его на то, чтобы броситься грудью на острый конец железного прута, положив конец тому, что он считал предстоящими ужасными мучениями.

Когда солнце достигло зенита, даже простое дыхание требовало огромных усилий. Каждый вдох приносил в легкие раскаленный воздух, от которого казалось, что они вот-вот сгорят окончательно.

Это был, без сомнения, самый длинный день в жизни капитана Леона Боканегры.

Самый горький.

И самый отчаянный.

Последовали многие, даже сотни схожих событий, но то, первое, было самым тяжёлым, единственным, которое заставило человека, прошедшего через бесчисленные испытания, сохранив стойкость, сломаться до такой степени, что он не смог сдержать рыданий.

Он молил смерть прийти к нему самой, чтобы ему не пришлось искать её, но смерть, должно быть, была слишком занята в те моменты; вероятно, где-то на той же равнине, где некоторые члены экипажа «Морского Льва», менее отважные, чем их капитан, решили навсегда укрыться в её мрачных объятиях.

С наступлением первых сумерек он покинул своё убежище.

Тёплый ветер нёс миллионы соляных крупинок, которые, как крошечные дротики, впивались ему в кожу. Поэтому он повернулся спиной к ветру, прикрывая глаза руками, и пытался разглядеть хоть какие-то следы человеческого присутствия в противоположном направлении.

Но никого он не увидел.

Где-то вдали виднелось крошечное укрытие, похожее на его собственное, но даже если оно было обитаемо и его обитатель был жив, тот не удосужился дать о себе знать.

Сумрак окутал всё за считанные минуты.

Долгое время, возможно, часы, он оставался неподвижным, сидя на большом соляном блоке, оставленном фенеками как образец размера и формы, которыми должны были быть полученные бруски. Он смотрел на звёзды, осознавая всю чудовищность своей одиночества.

На рассвете он дрожал от холода.

Ноги его болели.

В полдень он думал, что умирает от удушья.

А боль в скованных лодыжках становилась невыносимой.

И снова наступала ночь.

А затем день.

И неделя.

И месяц.

И год.

Он едва видел дневной свет, а большую часть ночи старался следовать совету португальца и держать глаза завязанными, разбивая твёрдую корку, чтобы получить овальные «хлеба» соли весом около тридцати килограммов. Его единственными спутниками были ветер и