Читать книгу - "Счастливые неудачники - Юрий Михайлович Оклянский"

и человечностью, к которым он вынужденно прибегал ради самоспасения и маскировки. А это уже та степень бескомпромиссности взгляда, до которой мало кто поднимался из писавших одновременно с В. Гроссманом романистов.

В самом деле, в подчеркнутом противопоставлении пагубной общественной позиции и личной порядочности героя, которое в фигурах Вальгана и Онисимова так или иначе проводят Г. Николаева и А. Бек, есть все-таки нечто искусственное. К средствам натужной идеализации личных достоинств Подрезова приходится не раз прибегать и Ф. Абрамову.

Реалистическое психологическое письмо в обрисовке характера нередко сменяется в таких случаях аляповатыми романтическими напластованиями в духе невысокой беллетристики. Искусственное возвеличивание персонажа оборачивается «провалами» в уровне художественного текста.

Романы Г. Николаевой и А. Бека, писавшиеся под воздействием идей XX съезда партии, кончаются однотипно: герои сходят со сцены. Вальган терпит служебный и общественный крах, а Онисимов умирает от неизлечимого недуга. Развитие болезни совершается параллельно осознанию героем того безвыходного тупика, до которого он докатился в результате всей своей внешне почти безукоризненной, а по сути глубоко неправедной жизни. Нечто подобное происходит и с героем романа «Пути-перепутья». События в произведениях Г. Николаевой и А. Бека совершаются вскоре после смерти И. В. Сталина. Со смертью вождя часы истории пробили конец и самому сталинизму, главнейшим его понятиям, этическим нормам и методам руководства, хотят сказать тем самым романисты. Так в это хотелось верить настрадавшимся современникам!

В жизни, как мы знаем, все оказалось гораздо сложнее. И не только по длительности и протяженности переходной исторической полосы, которую в реальности, по-видимому, суждено занять этому процессу. Главное — в другом. В конце 50-х и 60-х годах еще лишь отдаленно сознавалось, насколько сталинизм — это даже не только конкретные лица, с присущими им образом мышления, поведения и командно-административными методами руководства. Но вместе с тем и прежде всего это определенная социальная структура, система производственных и общественных отношений, законоположений и социальных институтов, которые, доколе они существуют, будут с неизбежностью порождать в новых и новых формах и разновидностях все те же по сути взгляды, понятия, способы поведения и командно-административные методы управления. Так что новые «наследники Сталина» будут и дальше являться независимо от того, связывают ли они свою деятельность с этим именем или нет.

Осознание этого факта стало очевидным в нашей стране лишь три десятилетия спустя. Да и поныне сопровождается нередко попытками свести сложную и трагическую реальность к идеологическим стереотипам. Дурманящему этому соблазну поддаются порой даже и смелые головы.

Один из примеров тому — статья уважаемого мною писателя «Очевидная несовместимость», где автор заново стремится обосновать распространенный тезис: «Нет, социализм и сталинизм — понятия и категории несовместимые» («Московские новости», 1988, 24 апреля). Но совмещались же?! Более того, сталинизм и есть казарменный социализм.

Вот почему полезно, мне кажется, не ограничиваться благородными, но отвлеченными понятиями, а включиться в начавшееся ныне уяснение — в чем заключаются сущность и особенности созданной Сталиным системы управления, хозяйствования и духовной жизни.

Ф. Абрамов поставил эти проблемы уже в 60—70-е годы, в том числе в завершающем пекашинскую хронику романе «Дом» (1978).

К началу 70-х годов, когда писалась книга, уже полным ходом осуществлялась брежневская аграрная политика, представлявшая собой сочетание «выкупных платежей» с грубым неосталинизмом в управлении людьми и производством. Государство вкладывало огромные средства в деревню, надеясь таким способом выправить положение в сельском хозяйстве. Были устранены некоторые из самых кричащих несправедливостей прежней поры. Материально-правовая структура деревенской жизни подверглась преобразованиям и обрела облагороженный вид не только в сравнении с тем, какой она была в послевоенное десятилетие, но даже и в начале 60-х годов, когда писался очерк «Вокруг да около». Крестьяне получили паспорта и нередко сами стали есть мясо, которое раньше сдавали лишь на мясной налог.

Примерно так это и показано в романе «Дом». Материально жизнь пекашинцев сильно изменилась за те двадцать лет, что отделяют действие в этом произведении от романа «Пути-перепутья». В деревню перекачаны значительные государственные вложения. Пекашино стало «сытым». Но многое ли изменилось в главном — в труде, в народовластии, в методах руководства сельским хозяйством?

После Подрезова на посту первого секретаря райкома уже в хрущевские времена долго работал выпестованный им Фокин. Это при нем, стало быть, Михаил Пряслин, как и все пекашинцы, три года подряд добросовестно пытался переселить южную «королеву полей» — кукурузу в здешние суровые края, а когда убедился в бесплодности затеи и возроптал, то «Михаила с треском, с пропечаткой в районке и областной газете сняли с бригадиров».

Некогда Подрезов закручивал выполнение плана весенних работ так, что вынуждал пекашинцев сеять зерно в мерзлую землю, а два десятилетия спустя, при его преемниках, для выполнения плана по пахоте трактора выворачивают глину наверх на полметра, и, как с содроганием наблюдает Михаил, семена лежат, «как в могиле» под глиняными плитами, которые «не то что ростку — мужику ломом не пробить». А когда Михаил пытается усовестить тракториста и даже говорит ему, что в былые времена это называлось вредительством, тот бестрепетно ему отвечает: «Я приказ выполняю, так что не по адресу критика».

При Подрезове, даже в самые безлюдные военные годы, поля в лесу — навины — распахивались и засевались. Бабы и подростки по клочку отстаивали их от лесных зарослей. А во что теперь превратились «пекашинские гектары Победы»? В заболотины, в рощи осинника, через которые пришедший сюда Михаил едва может пробраться. «Хорошо растет осинник на слезах человеческих!» — вырывается у автора.

А Таборский из романа «Дом», управляющий отделением совхоза (так преобразован и наречен теперь былой пекашинский колхоз)!.. Он мягко стелет да жестко спать. Опирается на местную «жулябию», как зовет Михаил группку спевшихся руководителей. Низовая руководящая мафия брежневских времен очень точно обрисована в романе. «Как спелись, сволочи… — замечает Михаил, — так и продолжают жить стаей. И только наступи одному на хвост — сразу все кидаются». Если надо, то умеют и «руками народа заткнуть глотку». Михаил пытается вывести на чистую воду развалившего хозяйство Таборского — и на него тотчас поступает в райком «коллективка» за подписями девяти механизаторов: «Примите меры… Срывает и дезорганизует…»

Руководит же Таборский еще более самочинно и бесконтрольно, чем командовали некогда председатели колхоза, вроде «собаки-извозчика» Першина. Да к тому же теперь и формально не подотчетен рядовым пекашинцам, а по службе и вовсе «непотопляем»…

Так что же лучше — улыбчивые и дипломированные чиновники типа Фокина и Таборского или крутой, неотесанный, но самобытный выдвиженец Подрезов? Разница, конечно, есть. Но эта разница оттенков, свойств личностей, принятых стереотипов поведения, а никак не сущностей социальных явлений, которые воплощены в этих характерах и составляют их определяющую