Читать книгу - "Счастливые неудачники - Юрий Михайлович Оклянский"

достаточно беспринципном практицизме («любой ценой», «цель оправдывает средства»!), двоемыслие и двоедушие, психология раболепия и трепета перед вышестоящими при нередком попутном самовозвеличивании («вождизм»), пренебрежение к запросам и потребностям безликих «масс» с непрестанными при этом посулами и обещаниями «светлого будущего» — таковы характерные черты этого общественного типа.

Ко времени, когда писался роман «Пути-перепутья», литература уже создала образы руководителей такого склада. Таковы директор завода Вальган из романа Г. Николаевой «Битва в пути» (1957), верховод нескольких отраслей тяжелой индустрии, а затем посол Онисимов из романа А. Бека «Новое назначение» или комиссар Гетманов в романе В. Гроссмана «Жизнь и судьба». (Пора рождения и время вхождения в общественное сознание последних двух книг, — напечатанных у нас в стране соответственно лишь в 1986 и 1988 годах, — разделены искусственным рвом протяженностью в три десятилетия; в подневольных затворах писателями создавались родственные по духу произведения.)

Конечно, возможен сталинизм и без Сталина, но большинство сталинистов обожествляют в своем кумире достигшую высшего совершенства идею единоличной власти.

В романе Ф. Абрамова «Пути-перепутья», пожалуй, впервые в нашей литературной печати с равнозначной психологической тщательностью и многоплановостью изображения выведен не хозяйственный руководитель сталинского толка, а политический деятель, партийный работник. Причем художественно обследованы корни этого явления не в городе, а в деревне. И что особенно важно и чего нет даже в приблизительной степени ни в одном из названных произведений, прослежены повседневные и длительные отношения такого руководителя с самой низовой массой. Его постоянное воздействие и влияние на народ.

Подрезов — человек местный, «корневой», сын столяра, уроженец самого глухого уголка в северной лесной стороне. Народная закваска отпечаталась не только во внешнем облике, в могучем, даже богатырском сложении Евдокима Поликарповича, но и во многих его наклонностях и привычках. Знание здешних условий, огромная энергия и воля — вот самые сильные его козыри в руководстве людьми.

Подобно Вальгану и Онисимову, Подрезов — «вождист» первого призыва, вся его сознательная жизнь прошла в десятилетия, когда у руководства страной стоял Сталин. В романе есть даже точная дата — Подрезов впервые ступил на общественное поприще в 1924 году, в семнадцать лет.

Свою внутреннюю философию Подрезов держит про себя, высказывает неохотно. Прорывается она разве лишь иногда, в общениях с людьми, которым он доверяет. Таковы застольный спор с Анфисой и разговор во время ночевки у реки с Лукашиным — сцены, ключевые в романе. Затронута тема, самая больная и тяжелая для тогдашней деревни — «выгребаловка» подчистую.

Первый разговор происходит в гостях у Лукашина, затевает его Анфиса Петровна, некогда снятый Подрезовым «бабий председатель». Она напоминает Подрезову о тех временах, когда они здесь, на Пинеге, «фронт держали» и когда секретарь райкома подбадривал изнуренную и оголодалую массу обещаниями: «Бабы, потерпите! Бабы, после войны будем досыта исть…» И вот уже шесть лет, как мир, а в колхозах по-прежнему устраивают «выгребаловку», райкомовские «уполномоченные с утра до ночи возле молотилок стоят», чтобы колхозники даже в голенищах сапог не унесли горстки зерна, люди работают за палочки в ведомости, а «бабы все еще… досыта куска не видели».

Ссылки на последствия войны стали для заезжих понукальщиков удобной отговоркой. «Да ведь войны-то и раньше бывали, — горячо высказывается Анфиса Петровна. — После той, гражданской, уж на что худо было… А года два-три прошло — ожили».

«Дак, значит, я обманщик, по-твоему, Анфиса? Да?» — в упор спрашивает Подрезов. «А сам-то ты не знаешь! — сказала Анфиса и прямо, без всякой боязни глянула в светлые, пронзительные глаза Подрезова».

Кроме надоевших ссылок на последствия войны, Подрезов ничего на это возразить не может. И заканчивает неожиданным признанием: «Я тебе только одно скажу, Анфиса… Не у нас одних трудно. В других краях и областях не лучше живут. Это я тебе точно говорю».

Надо перенестись в обстановку тех лет, чтобы оценить смелость такого заявления. Не только для Анфисы, но и для многих пекашинцев подобные слова — откровение. Они-то считают, что плохо только у них. Газеты полны победных сводок, по радио звучат бравурные марши, в кино из бункеров колхозных комбайнов текут реки отборной золотистой пшеницы, которые слагаются в моря и океаны… Страна купается в изобилии! Даже динамик в колхозном клубе гремит хоровой песней из кинофильма «Кубанские казаки»: «Налетай, поспевай, наступили сроки — урожай мой, урожай, урожай высокий!»

Откуда же им тут, в лесной глуши, знать, что происходит на самом деле? Может, плохо только у них в районе да еще в двух-трех соседних, на худой конец в области. А уж дальше, конечно, — «большая жизнь», та, которая в книгах, в кино, в газетах, на лекциях и в песенных хорах…

Надо сказать, что пекашинцы, ввиду удаленности и лесной обособленности их мест, вообще осведомлены хуже, выражаясь современным языком, информированы меньше, чем иные сограждане, хотя и те тоже, конечно, похвастаться информированностью не могли. И поэтому с особой доверчивостью попадают во власть казенно-бюрократических легенд и выдуманных идиллий о положении в стране. Недаром и Михаил Пряслин, и Илья Нетесов, да и сама Анфиса так томятся по этой «большой жизни», которая якобы обошла стороной Пекашино. Их жизнь здесь, в Пекашине, «ненастоящая», а вот там, где-то за лесами, есть жизнь настоящая…

«Завистью пухло сердце Михаила, когда он по вечерам, заглянув в колхозную контору, натыкался глазами на центральную газету… Где-то шумела большая жизнь, где-то жили крылатые люди-богатыри, которые ежедневно и ежечасно совершали подвиги во славу родины и красочно рассказывали о них в своих письмах и рапортах… А что в Пекашине? Какая жизнь?» («Две зимы…»).

Казенные легенды о благополучном положении в стране и успешной политике, проводимой сталинским руководством, владеют умами лучших пекашинцев — эта мысль последовательно выражена в романах Ф. Абрамова. И когда Анфиса, Михаил Пряслин или даже Лукашин совершают некоторые опрометчивые и ложные шаги на общественном поприще, то ли притесняя верующих, то ли подключаясь к несправедливым гонениям на бывшего военнопленного, то ли ужимая и без того лишенных укосов владельцев личных коров, они действуют так чаще всего по неосведомленности, доверясь официальным представлениям, не умея противостоять им, не до конца сознавая, что делают.

Но есть человек, который лично или через своих подчиненных подталкивает и нацеливает их на это, — высший авторитет в районе, представитель этой «большой жизни». С него и спрос другой. Он — политик, он читает закрытые бюллетени, слушает доверительные инструктажи, он лицо приобщенное, информированное. Он знает. И он первым протыкает намалеванный задник парадных декораций, произносит смелые и ошарашивающие слова: «В других краях и областях не лучше живут».

Какие выводы должны следовать отсюда?

Разговор о «выгребаловке» продолжается