Читать книгу - "Счастливые неудачники - Юрий Михайлович Оклянский"

«А в общем-то я обманщик… — неожиданно признается сам Подрезов. — Права твоя Анфиса». И продолжает: «Накормить людей досыта — это всем задачам задача. Посмотри, ведь что у нас делается… Десять лет у людей на уме один кусок хлеба». — «Так будем хозяйничать, еще десять лет не накормим… — подхватывает его мысль Лукашин. — Ленин после той, гражданской, войны как сказал? Надо, говорит, правильные отношения с деревней установить, не забирать у крестьянина все подряд…»

Два руководителя ведут, по существу, разговор о политике продразверстки, свойственной природе «военного коммунизма», да и любого «казарменного коммунизма» вообще, которая проводится в деревне начала 50-х годов. А Лукашин осторожно подталкивает собеседника к мысли, что не худо было бы заменить произвольную «выгребаловку» (продразверстку) экономически обоснованным продналогом, как предложил Ленин после гражданской войны, объявив о рыночной стратегии нэпа…

Подрезов на подобные доводы только «промычал неопределенно… и поглядел по сторонам». «И Лукашин поглядел». Действительно, разговор рискованный, 1951 год. Страх висит, кажется, над собеседниками даже в лесном уединении. Оба ощущают себя мало что сеятелями крамолы, едва ли не заговорщиками.

Подрезов, как хочет показать автор, — искренний, добросовестный сталинист. Он предан делу так, как его понимает. Недаром стены его домашнего кабинета, как главными трофеями жизни, обклеены плакатами военных лет, среди которых выделяется известное изображение пожилой женщины, в платке, чье гневное лицо озарено последним, решающим призывом — «Родина-мать зовет!». Ведь это Подрезов, а не кто-то другой, с конца 1942 года командовал «бабьей войной» в районе.

Однако же Подрезов не отделяет свою «деревянную столицу» от себя, здесь он хозяин, удельный князек, для которого «государство — это я». Ради то ли своих, то ли районных амбиций он пускается и на такие сделки с совестью, которые граничат с преступлением (очковтирательская история заведомого завышения сырьевой базы Сотюжского леспромхоза или близкая ей по духу многолетняя эпопея «потайных хлебов», то есть дополнительных, нигде не учтенных земель, засеваемых не без его ведома в образцово-показательном колхозе, и т. п.). Он железной рукой проводит самые разрушительные и вредоносные для деревни директивы (например, сеять хлеб в мерзлую землю), чтобы только его район и он сам занимали видное место в общем строю.

При всем том, по замыслу автора, Подрезов кто угодно, но только не оголтелый карьерист. Он искренне полагает, что служит самым возвышенным общественным целям и что служить им иначе нельзя, других способов пока не найдено, а изыскивать и выдумывать некие особые пути — не его ума дело.

Иначе говоря, как хочет доказать романист, Подрезов — человек лично порядочный. Все его пороки и беды, нравственные метаморфозы и грехопадения как в частной жизни, так и на общественном поприще проистекает от самой логики той бесчеловечной системы идеологических понятий и того неправого дела, которому он взялся служить.

Такое желание оценить методы «культового» руководства, его философию, этику и управленческую практику как бы вне всяких поползновений действующих лиц на их своекорыстное и карьеристское использование, что в реальности может быть разве лишь редким исключением; стремление художественно исследовать эти взгляды и способы поведения, что называется, сами по себе, «в чистом виде», было в какой-то мере характерно для литературы после XX съезда партии. Известное жизненное оправдание этому заключалось разве в том, что героями избирались сталинисты «первого призыва», еще не растратившие искренности убеждений.

Людьми «лично порядочными» изображены и литературные собратья Подрезова — и Вальган, и уж тем более Онисимов… Последний отличается особенной щепетильностью. Его внутренняя чистоплотность передается в романе через его почти болезненную опрятность (черта в духе Андрея Болконского!). Кроме как в совершенно белоснежной, безукоризненно накрахмаленной сорочке, что постоянно отмечает А. Бек, он и на людях не появляется, а на новой дипломатической службе тут же, без нужды, отказывается даже от положенных ему надбавок к зарплате…

Гораздо более зрелое и глубокое осмысление подобного жизненного явления дано В. Гроссманом в образе комиссара Гетманова в романе «Жизнь и судьба». Оно означает дальнейшее проникновение литературы в суть проблемы.

С блеском и тщательностью психологического мастерства В. Гроссман показывает, как, казалось бы, самые несочетаемые личные свойства руководителя сталинского типа уживаются с его общественной позицией. В обворожительной искренности рубахи-парня, с какой Гетманов восторгается воинским мужеством своего сотоварища — комкора Новикова, целует его и почти одновременно строчит на него донос (после того как Новиков, сберегая людей, на восемь минут задержал ввод танков в Сталинградский прорыв), есть даже нечто поражающее воображение. Это — державное поведение. Дескать, как личность я восхищен, но как должность клеймлю и уведомляю.

Столь же искренне, оставаясь самим собой, Гетманов обладает способностью быть сразу и «слугой народа», и худшим сатрапом.

Срезая у себя в обкомовском кабинете (до войны Гетманов был секретарем обкома) последние граммы с колхозных трудодней, ужесточая нормы выработки на производстве и повышая розничные цены, подстегивая с помощью партийных накачек и «раздраев» подчиненных, этот областной вождь где-нибудь у крыльца сельсовета или в заводском цеху растроганно вздыхает с колхозниками или работницами об их нелегкой доле, сокрушается по поводу нехватки продуктов питания и тесноты в общежитиях. Никаких нравственных сомнений и вопросов для него в этом нет.

Гетманов — политический игрок, действующий по сценарию долголетней и большой политической игры, режиссерские нити которой стянуты в Кремле. Демагогическая система идеологических понятий и фраз — родная стихия для Гетманова — не только не стесняет, но и открывает простор энергии карьеризма. Присущий этой системе разрыв слова и дела включает в себя и многоликую театральщину в поведении руководителя.

Главное для Гетманова — власть и карьера. Большинство же остальных душевных движений и поступков, как выясняется в конечном счете, — лишь очередные роли «на публику», которые искренне и не бездарно исполняет Гетманов.

В романе «Жизнь и судьба», содержащем мощное художественное обличение всей идеологической, нравственной и поведенческой системы сталинизма, В. Гроссман уже не питает никаких иллюзий насчет «личной порядочности» долголетних процветающих политиков сталинского толка.

Более того. Как убедительно показывает романист, сталинизм — это не просто идейное заблуждение, ошибочная система понятий и чувствований, но преступная идеология, которая с легкостью затягивает вверившихся ей руководителей в запутанные лабиринты неизбежных сделок с совестью, закулисных махинаций и бесчеловечных деяний, прямой уголовщины.

Фигурально говоря, для Гроссмана уже не существует традиционных «двух сторон» в оценке Сталина и сталинизма — положительной и отрицательной. В преступной идеологии незачем выискивать плюсы. Потому что злодеяния и беды, принесенные сталинизмом, не идут ни в какое сравнение с теми уступками общенародным интересам, разуму и прогрессу, с теми заигрываниями с совестью