Читать книгу - "Сестра печали и другие жизненные истории - Вадим Сергеевич Шефнер"

Вы как колода спали, а этот вот, – он указал на спящего еще Абросимова, – верещит во сне что-то, его и будить не стоит – все одно не выспится.

Три дня и три ночи прошли спокойно. И все эти ночи на посту отстаивал Поденщиков. Я уже успел отоспаться и на исходе четвертой ночи проснулся рано. Было темно, но чувствовалась близость утра. Я пошел на пост и сменил Поденщикова.

Я ходил взад-вперед возле бочек, держа винтовку за цевье, наперевес, ощущая приятную тяжесть оружия. Над озером лежал густой туман, пласты его подползали к лесу. В лесу было еще совсем темно. Стоило вглядеться – и начинало казаться, что не так-то там все просто, что кроме деревьев и кустов там есть и еще что-то такое, о чем лучше не задумываться. Поневоле вглядывался я туда, в этот лес; меня точно вакуумом присасывало к нему. Вдруг захрустят ветки, послышатся чьи-то шаги, кто-нибудь выйдет?

– Ничего такого там нет, лес как лес! – твердо сказал я себе и повернулся лицом к озеру.

Там редел туман, и только в одном месте он вроде как бы и не редел, а даже сгущался. Маленький серый сгусток. И вдруг стал слышен негромкий шум мотора. Я лег на землю и положил винтовку на бугорок. Я целился, а сам ждал, что будет дальше. Если катер наш, то стрелять не надо, если он не наш, но пройдет мимо, то тоже стрелять не надо. Если он не наш и подойдет сюда – надо стрелять. Катер вырастал очень быстро. Вот он приблизился к корме затонувшего лихтера. Корма эта была как большой валун, и около нее возник размытый, обмотанный в серый войлок тумана силуэт катера. Шум мотора стал тише – видно, сбавили обороты. Послышался негромкий удар, еще удар. На корме лихтера выросла человеческая фигура. Туман ее увеличивал, она казалась очень большой. Она нагнулась, точно подымая что-то или принимая что-то с катера. Послышался скрип – такой скрип бывает, когда выдирают гвоздь из доски. С катера крикнули что-то протяжное. И тот, что на корме лихтера, ответил певучей и непонятной фразой, в которой не было ни одного русского слова. Тогда я выстрелил, и тот, что на лихтере, согнулся и подпрыгнул, и его не стало видно. На несколько секунд настала тишина, или это я просто был оглушен своим выстрелом и ничего не слышал. Потом катер осветился короткими рваными вспышками, и я услышал, как свистят и щелкают о сосны пули над моей головой. На меня посыпались мелкие веточки и хвоя. Я выстрелил еще несколько раз, потом увидел рядом с собой Поденщикова и Абросимова. Теперь мы лежали и стреляли все трое. Катер взвыл мотором и стал удаляться, дав на прощание длинную очередь, которая прошла совсем низко, совсем близко от нас. Стало тихо, будто ничего и не было. Потом мы различили тихое однотонное журчанье. Запахло бензином. Оказывается, в четыре бочки, что стояли на попа с краю, попала очередь. В каждую по пуле. Эти бочки стояли в ряд, как мальчишки у забора, и мочились бензином. Мы кинулись затыкать пробоины ветками, потом откатили эти бочки в сторону.

– Счастье, что зажигательными не били, – сказал Поденщиков. – Хуже было бы. А они еще вернуться могут, разнюхали, видно. Могут и десант в сторонке где высадить человек пять, – и сюда подойти.

– Я одного подбил, – сказал я. – Так и подпрыгнул. Сам видел.

– Все-таки непонятно, зачем они сюда подъехали на катере, – сказал Абросимов. – Я здесь не вижу смысла.

– Вы не видите – они видят, – сухо возразил Поденщиков. – Значит, надо было. Может, емкости приметили, может, еще что. Теперь мы у них на учете.

К этому времени уже рассвело. Абросимов и Поденщиков побледнели, лица их стали серьезными, и с этим странно не вязалось, что оба они все время переминаются с ноги на ногу и даже вроде как приплясывают. Дело в том, что оба прибежали босиком, а земля была уже по-осеннему холодной, да и колко было под соснами.

Весь день мы раскатывали бочки по разным местам, чтобы они не все сгорели, если попадет зажигательная пуля или вообще случится что-нибудь. Мы катили эти железные бочки по скользкой от хвойных игл земле, и Поденщиков поторапливал нас, а сам работал больше всех. Он все замечал.

– Ну куда, куда катите? – крикнул он вдруг, заметив, что я хочу наехать бочкой на муравейник: мне неохота было огибать его.

– Ну, плевать, – ответил я. – Подумаешь, муравьи!

– Нет, надо обойти, – строго сказал Поденщиков. – Они вон какой город построили, а тут одним махом… Нехорошо.

– Ну, ладно, – ответил я и обогнул муравейник. Действительно, он стоял как город – как притихший город, в котором чего-то ждут.

Мы очень устали за этот день, и когда на следующее утро Поденщиков будил меня на пост, ему пришлось дергать меня за ногу. На следующий день ничего особого не произошло. Но спали мы теперь в сапогах.

В день, когда нас должны были сменить, Поденщиков послал меня к дороге – туда, где затёс на придорожной сосне. Это было во второй половине дня. Я прилег в кустах и уснул.

– Эй, есть кто там? – разбудил меня чей-то крик. Я вскочил. На дороге стоял Соломин, боец из нашей роты.

– Еле нашел вас, чертей лесных! Принимайте паек.

– Ты почему это один? – спросил я.

– Меня старшина прислал продукты вам принести. На четыре дня. А потом за бочками вашими целая команда приедет. А вы четыре дня еще здесь прокурортничаете. Дуракам счастье.

– Нас тут обстреляли. Хорош курорт… Ну, идем к нам. У нас Поденщиков старшой, он тебе все расскажет, чтобы ты там передал. Давай, я мешок понесу, ты устал, верно.

– Не, не устал. Мне попутка попалась, до Антилова в кабине ехал, как граф, а тут верст семь только пешком прошел.

– Ну, как там у вас? Все живы?

– Все. Работы земляные к концу идут. Лишний народ в распред отправляют. А из распреда, известно, в пехоту. Вас с Поденщиковым и Абросимовым вроде тоже туда пошлют. Отлетали.

– Мне что, в пехоту – так в пехоту. А вот кое у кого в роте цикорий посыпется. Есть такие, что думали всю войну на аэродроме с лопатой провоевать.

– Ну, я-то не думал, – возразил Соломин.

– Я про тебя и не говорю… А газеты принес? Какие сводки?

– Наступают немцы, плохие сводки.

– Вот и нас обстреляли, – сказал я. – Одного я убил, кажется. Так и надо – не лезь. Я сразу попал, сам