Читать книгу - "Сестра печали и другие жизненные истории - Вадим Сергеевич Шефнер"

с земли. Было пыльно, пахло гарью. В деревне, что на взгорье за аэродромом, горело два дома. Векшин лежал у самой стенки – между стенкой и валом разрыхленной, но еще не выкиданной земли.

– Шевелится, – сказал Баркан, наклоняясь над ним. – Вот ты и вот ты несите его в санчасть.

Два бойца понесли Векшина на плащ-палатке. Они несли его торопливо и неловко и вдруг, пройдя шагов полтораста, остановились, опустили его на землю и нагнулись над ним. Потом выпрямились и понесли свою ношу тихо и бережно.

– Царствие небесное, – тихо сказал кто-то.

– Не царствие небесное, – отрезал сержант Баркан, – а порабатывать надо. А то Гитлер нас всех в это царствие небесное переправит.

Некоторое время работали молча. А потом все пошло по-прежнему. Кто любил ворчать себе под нос – снова стал ворчливым, кто любил покрякивать, всаживая в грунт лопату, – снова стал покрякивать. Когда пришло время перекура, сержант подошел ко мне и сказал:

– Завтра заместо выбывшего Векшина на дальнюю точку пойдешь. Вместе с Поденщиковым и Абросимовым. На пять дней. Поденщиков за старшого будет.

Дело в том, что иногда нас посылали нести караульную вне аэродрома; когда – сторожить самолет, сбитый или сделавший вынужденную посадку, когда – охранять какой-нибудь груз, когда – жечь костры в условленном месте. Да и мало ли было заданий. Вот это и называлось пойти на дальнюю точку. По сравнению со службой на аэродроме это был, можно сказать, отдых. И начальства там нет, сами себе хозяева. Если не считать старшого.

Вот старшой-то, которого нам назначили, мне не нравился – этот самый Поденщиков. Хоть я и мало с ним дела имел, но заметил, что он во время земляных работ любит иногда поторапливать других. Правда, сам он, надо сказать, работал хорошо. Есть такие, которые лезут командовать потому, что самим работать неохота; тут было не то. Просто был он очень сильный и мерил всех по себе. Кроме того, очень уж он был неразговорчив. Во время перекуров он сидел в сторонке, молчал, курил и листал свой атлас. У него был потрепанный карманный атлас, и он всюду таскал его с собой – неизвестно зачем. Этот Поденщиков был самый старший по возрасту во всей роте, его мобилизовали еще в финскую. А до финской, говорили, он все разъезжал по стройкам, а жена от него ушла. Или он от нее ушел – какое мне было дело, кто там от кого ушел. Просто мне он не нравился.

Добрым словом или даже криком меня в те годы не разбудить было. Утром дежурный дернул меня за ногу.

– Подъем!

Поденщиков встал раньше. Он успел получить на нас сухой паек и, разложив его на столе перед окошечком землянки, пошел докладывать лейтенанту.

– Заботу проявляет, – подмигнул я Абросимову. – Рад, что командовать нами будет.

– Что ж, он правильно сделал, – рассеянно сказал Абросимов. – А мне, знаете, сон хороший снился. Будто моему Ваське уже лет восемь, и мы пошли с ним в лес грибы собирать… Скорее бы кончалась война, – закончил он таким тоном, будто война – это что-то вроде дождя или поездки в набитом трамвае.

– Война еще только начинается, – возразил я.

Он промолчал и стал укладывать хлеб в вещмешок. И видно было, что думает он не о хлебе и даже не о войне, а о чем-то своем, счастливом. А мне хотелось спать. Я не мог понять, как может чувствовать себя счастливым человек, которому и выспаться-то толком не дали.

Тут к нам подошел Поденщиков с командиром роты, и тот долго наставлял нас, как надо вести себя на посту, и говорил об ответственности. Обращался он главным образом к Поденщикову, и меня это обижало. Потом он ушел, и теперь сержант Баркан долго пояснял нам, как добраться до дальней точки, и тоже говорил об ответственности. Затем он долго проверял оружие и содержимое вещмешков.

– А карту зачем берешь? – строго спросил он Поденщикова, вытащив из его мешка географический атлас. – Если нашей местности, чтоб дойти, – тогда можно, а такие – нельзя.

– Так это атлас, – смущенно ответил Поденщиков.

«Ага, – подумал я, – и ты не святой. У меня-то все в порядке, я лишнего ничего в вещмешке не таскаю».

– Атлас там или не атлас, а посторонние карты не положено брать, – гнул свое Баркан.

– Тут же по всему миру карты, – тихо и смущенно отвечал Поденщиков, – тут все страны. А вот карта звездного неба…

– Все равно не положено. А если тебя, на худой конец, убьют и это самое звездное небо попадет в руки неприятеля? А я отвечай!

– Это старый атлас, в нем все данные устарели, – вмешался вдруг Абросимов. – Он военной ценности не представляет.

Сержанту Баркану, видно, только такие слова и были нужны. Он с уважением посмотрел на Абросимова и вернул книжечку Поденщикову.

– Ладно, забирай. Но чтобы на точке всем строго себя держать, точка ответственная.

Потом, уже другим тоном, он добавил:

– Там курево у вас живо выйдет, и стрельнуть негде. Ты возьми у старшины в мой счет за три дня. Я ведь не курец.

Вот и грейдерная дорога, накатанная широкими покрышками автоцистерн – тех, что подвозят горючее на склад ГСМ. Мы с Абросимовым шли рядом, а впереди шагал Поденщиков, и тень его, косо ложась на дорогу, плавными толчками двигалась перед нами. Из-за скатки, винтовки, вещмешка, противогаза, из-за всего того, что было на нем навьючено, тень его не походила на человеческую: это шагало существо сложной внеземной конфигурации. «И моя тень сейчас такая же, и Абросимова – тоже», – полусонно думал я.

Мы шли молча. Поденщиков молчал потому, что был неразговорчив, я – потому, что хотел спать. А у Абросимова было сонно-счастливое лицо, будто он даже рад был тому, что ему не дали выспаться и вернули его в явь, в этот хороший мир, где у него теперь есть сын. И только когда мы вышли на проселок и проходили деревней мимо двух печей, что стояли на месте сгоревших изб, на миг как-то беспомощно опустились углы его рта, и он отвернулся и стал смотреть в сторону – туда, где начинался выгон и за ним – ольшаник.

Вскоре мы догнали Поденщикова, а он слегка замедлил свой широкий шаг, примеряясь к нам, и теперь все трое шли рядом. Дорога была безлюдна, все движение к переднему краю шло по шоссе, что лежало на пять километров левее. А здесь ходить было некому, население уже эвакуировалось. И очень тихо было кругом. Только издали слышались порой