Читать книгу - "Сестра печали и другие жизненные истории - Вадим Сергеевич Шефнер"

сразу разобрал. «Кажется, не вовремя я пришел», – подумал я, но уйти было уже неудобно. Я представился и сказал, что пришел к нему в надежде на то, что он поможет мне написать статью о вопросах архитектуры новых городов. Лучше даже написать ее совместно, и пусть она идет за двумя подписями.

– Видите ли, это несколько сложнее, чем вы думаете, – возразил Залесский. – По-моему, тут нужна или специальная статья, и тогда писать ее должен я; или уж нужно писать литературный очерк, и писать его должны вы. Я лично сейчас за это взяться не могу. Может быть, потом. А почему бы вам не попробовать? Для начала, может, выпьете коньяку? – прервал он себя. – Вот и рюмка запасная есть.

– Хорошо, – ответил я. – Коньяк я люблю.

– А я вот не люблю. Вообще ничего винного не люблю, пью только в особых случаях… Вы в Нижнеполянске прежде бывали или в первый раз?

– Я здесь был в молодости. И, знаете, я строил вот эту гостиницу. Правда, строил только один день, был на воскреснике. Я подносил кирпичи.

– Интересно, это очень интересно, – проговорил Залесский.

– Интересно подносить кирпичи? Ну, знаете, тогда мне все было интересно. Я был молод, и все такое… Но сейчас, с вашей точки зрения, эти кирпичи, наверно, устаревший материал? Теперь ведь блоки и целые стены готовые.

– Ну, кирпичи еще долго будут нужны. Может, и пуль не будет, а кирпичи все будут делать. Вы знаете, каких предметов больше всего произвело человечество за свою жизнь? Не пуль, не пуговиц, не монет, не бутылок, а именно кирпичей… Так вы, значит, тоже строили эту гостиницу?

– Строил, – ответил я. – Всего один день. И потом был на ее открытии. А теперь вот ее снесут. Но почему вас это заинтересовало?

– Потому что я тоже ее строил, – ответил Залесский. – Она построена по моему проекту. Я же был и прорабом. Тогда такого строгого разделения между архитектором и прорабом не было, особенно на периферии. Тем более что это было как бы в порядке самодеятельности – я тогда еще института не окончил, был на четвертом курсе. Это мое первое здание… Да вы пейте коньяк.

– Спасибо… Конечно, вам обидно. Но что ж тут поделать – города растут, здания старятся. Кто знал, что город так разрастется?

– Мне не то чтобы обидно, потому что так оно и должно быть. Но что грустно немного – это да.

– Конечно, это грустно. Но совесть у вас чиста. Эта гостиница тогда не была плохой. Это было тогда, пожалуй, лучшее здание в городке. Но время идет.

– Да, быстро жизнь вперед катится. Мы уже привыкли, не замечаем. Вот только когда нас самих заденет колесом – тогда чувствуем, что это за скорость.

– А я, знаете, поселился в вашем номере, в той, в большой гостинице. Там мне и сказали, что вы сюда переехали.

– Переехал проститься, так сказать. Это, конечно, немного смешно, да?

– Нет, почему. Я бы, пожалуй, поступил так же.

Я распрощался с ним и, выйдя из гостиницы, пошел обратно прежним путем. Странно, теперь город казался мне почти родным. Но мне знакомо это чувство – даже совсем незнакомые города становятся нам близкими, когда мы знаем, что скоро покинем их навсегда. Я знал, что никогда уже не буду здесь, разве что изобретут эликсир вечной жизни; тогда, лет через сто, загляну сюда. А так – нет. Жизнь течет – обычная жизнь, – и хорошо, что она течет, а не стоит на месте. Там, где-то позади, остаются ошибки и удачи молодости, остаются наши платиновые эталоны; они стареют, рассыпаются в пыль, ибо время идет, а у него нет эталона. Оно движется, меняется – и с каждым ударом сердца наше настоящее превращается в наше прошлое. И пожалуй, неплохо, что все это так, а не как-нибудь иначе.

Дальняя точка[31]

На шинелях у нас были летные петлицы и маленькие пропеллеры, но любая ворона имела к воздуху больше отношения, чем мы. Нам и глаз поднять на небо некогда было. Целыми днями копали мы укрытия для самолетов, землянки, разные вспомогательные помещения.

В этот день мы рыли блиндаж для КП на краю аэродрома. Может быть, со стороны и интересно смотреть, как большой прямоугольник, ограниченный по краям веревочкой на колышках, постепенно перестает быть только геометрической фигурой, как он приобретает глубину, как сохнет и становится пепельно-серой выбрасываемая лопатами земля, – может быть, все это интересно и красиво со стороны, но уж мы-то об этом не думали. Мы успели снять дерн и углубились на полметра, как вдруг заработали зенитки. Опять бомбежка!

Бомбы рвались на другом конце поля, потом стали падать ближе к нам. Мы залегли. Я лежал лицом вниз и чувствовал, как ходит у меня под животом земля при каждом разрыве. Вот меня оглушило, обдало дымным теплом. Кусочки земли застучали по спине. «Следующая в меня», – подумал я. Но следующая не падала, только натужливый вой моторов стоял над головой.

– Куда полез! Залегай, залегай, зануда грешная! – заорал на кого-то сержант Баркан, лежавший рядом со мной.

Я невольно поднял голову и увидел, что Баркан привстал и смотрит на бугорок за укрытием, где были сложены наши гимнастерки, снятые на время работы. Лицо Баркана было искажено страхом – страхом за другого. А там, наклонясь над грудой гимнастерок, стоял боец Абросимов. Он искал что-то. Услышав окрик сержанта, он побежал в укрытие и плюхнулся на прежнее место.

– Я думал, что все уже кончилось, – виновато сказал он. – Я там письмо хотел взять в кармане, мне показалось, что я его потерял.

– Храбрость свою показать хотите, – буркнул я в землю. – Фасоните!

– Выробляется, чудит! – крикнул в землю сержант Баркан.

– Да что вы, что вы, – тихо сказал Абросимов куда-то в небо. – Какая там храбрость. Я думал, не затерял ли письмо. Вообще, у меня сегодня голова кругом идет.

Тут я вспомнил – утром сегодня Абросимов получил письмо, а в письме том сообщалось, что жена родила ему сына. Все эти ночи он волновался и во сне лягал меня ногами – он спал на нарах рядом со мной. Все ждал письма. Теперь наконец получил.

В небе стало тише. На этот раз обошлось, кажется.

– Векшина убило, – сказал кто-то в дальнем конце укрытия.

– Чего там врешь! – закричал сержант Баркан, подымаясь с земли. – Как это так – убило!

– А вот – убило, – снова сказал кто-то.

Баркан, наступая на лежащих, пошел в дальний конец укрытия. Тут все мы повскакали