Читать книгу - "Сестра печали и другие жизненные истории - Вадим Сергеевич Шефнер"

в свою комнату, я садился на кровать, и сразу же ко мне приливала усталость. Ноги тяжелели, в руках появлялась тянущая боль. Я знал: стоит дать волю этой усталости, и она уже не отпустит до вечера. Вскочив с постели, я брался за учебники. Труднее всего давалась мне химия. Перед каждой формулой я стоял как баран перед новыми воротами. Намучившись над страничкой учебника и не решаясь браться за следующую, я решал, что надо выпить чаю – для прояснения мозгов. Я шел на кухню, зажигал многострадальную керосинку «Гретц» и ставил на нее чайник. Потом садился на табурет перед столом и смотрел, чтобы керосинка не коптила. Ведь если она накоптит – хозяйка будет недовольна. Этим дежурством у керосинки я создавал себе моральное право не учиться в это время. Конечно, можно было принести учебник на кухню, но я делал сам перед собой вид, будто это мне не приходит в голову.

В кухне пахло кислой капустой, от остывающей плиты тянуло сухим теплом. Огромный медный, до солнечного блеска надраенный таз с длинной ручкой, для варки варенья, висел на стене; вокруг него, как планеты, мерцали медные кастрюли. На кафеле, там, где плита примыкает к стене, вечно сидел одноглазый серый кот – видно, пострадал когда-то в драке. Время от времени он принимался тереть лапою лоб, будто надеялся, что протрет глаз – и опять станет им видеть.

Я глядел на яркие кастрюли, освещенные косым вечерним солнцем, бьющим в чисто вымытое, всегда закрытое окно, глядел на кота, тихо сидящего на розоватом от солнца кафеле, – и мне становилось грустно. Мне становилось жаль себя, мне хотелось, чтобы жизнь моя стала другой, а какой именно – я и сам толком не знал.

* * *

Однажды в кухню, со стороны хозяйских комнат, вошла девушка в зеленом платье с белым воротничком. Вид у девушки был очень нарядный, аккуратный. Она была моих лет.

– Здравствуйте, – сказала она, мельком взглянув на меня, и, подойдя к керосинке, что отдельно стояла на маленьком столике, поставила греться утюг.

– Вы, значит, тоже здесь живете? – спросил я.

– Почему «тоже»? – несколько обиженно ответила девушка. – Я вообще здесь живу.

Оказалось, что это – дочь хозяйки. Она приехала домой на каникулы. Она живет у тетки в областном городе недалеко отсюда. Там она учится в торфяном техникуме. Она перешла на второй курс. Все это девушка сообщила, глядя не на меня, а на утюг.

– А я здесь на стройке работаю. На Бумстрое, – весомо проговорил я.

– Я знаю, мама мне говорила. Вы ведь…

– Сейчас работаю на сооружении главного корпуса, – перебив ее, туманно возвестил я. И, чтобы она не задала мне какого-нибудь каверзного вопроса, я поскорее спросил ее, какая у нее будет специальность после окончания техникума. Она ответила, что, в общем, по учету продукции. Чувствовалось, что это не очень ее интересует. И вообще торф что-то не шел к ней. Уж очень аккуратный был у нее вид, и пахло от нее духами и чистотой. На ногах у нее я сразу заметил шелковые чулки и лакированные туфли – мало у кого тогда были такие вещи.

– Хотите, я переставлю керосинку свою на пол, а стол этот вам освобожу? – сказал я. – Можете гладить на нем. Я даже помочь вам могу.

– Ах, ведь не все же можно гладить при мужчинах, – насмешливо-строго ответила она и вдруг покраснела, смутилась и добавила уже совсем другим тоном: – Я всегда в комнате глажу, там стол удобный.

В это время вечернее солнце, выйдя из-за небольшой тучки, как-то особенно внимательно осветило эту девушку. В своем зеленом платье она показалась мне стройной, как стебелек. А кот, сидевший на теплом кафеле, слегка прижмурил от света зрячий глаз и стал тереть лапой незрячий: хотел и им увидеть солнце.

– Бедный ты мой Марсик, – сказала девушка и ласково погладила кота. Лицо у нее стало грустным, и это было не кокетство жалостью, а просто она на самом деле жалела этого одноглазого кота.

Несколько дней я не видел ее, но иногда слышал ее голос, ее смех, когда к ней приходили подруги и она открывала им дверь. Я уже знал ее шаги, и эти шаги мешали мне учить не только химию, но и все остальные предметы. До этого мне приходилось заниматься в общежитии, где по вечерам было всегда шумно, где громко смеялись, разговаривали, топали тяжелыми сапогами, – но мне не очень мешал этот шум. Если б не «верхолаз», я бы и не ушел из общежития. А здесь легкие шаги мешали мне. Я начинал вслушиваться в эти шаги, и карандаш валился из пальцев, и на строчки учебника наплывал розовый туман. С ближайшей получки купил я себе по коммерческой цене голубую в желтую полоску рубашку и галстук с лиловыми цветами на оранжевом поле. Еще я купил духи. Они назывались «Экстаз» и пахли грушевой эссенцией и еще чем-то непонятным. Теперь я выходил на кухню не иначе как в новой рубахе и перед каждым выходом прыскал на себя духами. Я представлял из себя взрывчатую смесь цветов и запахов и казался себе непобедимым, как динамит.

Однажды, когда я вот так стоял перед керосинкой, в кухню наконец-то вошла Вера.

– Здравствуйте, – сказала она. – Отчего это здесь так пахнет? Не то лаком для ногтей, не то еще чем-то…

– Не знаю, – робко ответил я. – Я ничего…

– Ах, это пахнет какими-то дрянными духами. Неужели это вы так надушились?

– Это я только так… Я не каждый день.

– Душиться надо или хорошими духами, или не душиться никакими духами, – мягко, но очень серьезно сказала она. – Но, конечно, это ваше личное дело.

– Я не буду душиться никакими духами, – ответил я. – Я бы и сегодня не надушился, но от моей новой рубашки очень пахнет краской. И от галстука тоже.

– Вы куда-нибудь собрались в этой сорочке? – спросила она.

– Нет… То есть да. Я в кино хотел пойти.

– В кино в ней еще можно, – доверительно сказала Вера. – В кино ее никто не увидит.

Больше я в этой рубашке на кухню не выходил. Я использовал ее на работе как спецовку. А в бригаде нашей работал Машечкин, здоровенный дядя, и он чаще других стоял на приемке бута с тачек. Он издали замечал меня, когда я в своей яркой рубашке приближался с груженой тачкой, и он каждый раз кричал:

– А вон и сойка летит! Ай да сойка! Я по тебе считаю, сколько раз бригада обернется.

Это дурацкое прозвище прилипло ко мне; рубаха вылиняла