Читать книгу - "Сестра печали и другие жизненные истории - Вадим Сергеевич Шефнер"

давал спать. Он в этом виноват не был, и мы его очень и не винили, но по утрам приходилось идти на работу невыспавшимися, с больной головой. Вася Кирюшенский прежде был верхолазом, и с ним приключилась неприятная вещь. Работал он где-то в Средней Азии на строительстве комбината цветных металлов, и вот однажды, когда он заканчивал работу на огромной трубе, сидя на самой верхотуре, он вдруг почувствовал, что трубу закачало и она вот-вот упадет. Он увидел, что внизу, на железнодорожной станции, вагоны вдруг запрыгали, а домики рассыпались и окутались клубами пыли. Это, оказывается, было землетрясение. Труба выдержала, стройка была сейсмоустойчивая, но что Вася Кирюшенский пережил, пока труба качалась, – это, конечно, трудно описать. И с той поры он стал бояться высоты и начал выпивать. И кричал он по ночам оттого – как он нам объяснял, – что это страх из него выходит. Когда я собрался искать другое жилье, он уговаривал меня остаться в общежитии: скоро, по его приметам, страх из него весь выйдет, и тогда он не будет кричать во сне. И выпивать он тоже бросит, потому что тут одно с другим связано. Но я не остался: у меня было подозрение, что он и до землетрясения кричал во сне. А быть может, и землетрясение он выдумал и верхолазом не был – ведь при мне-то он работал таким же чернорабочим, как и я. И ребята, соседи по комнате, меня поддержали. «Правильно, – сказали они, – раз тебе заниматься надо, ты уезжай, мы не обидимся».

– Только когда ты комнату будешь искать – не говори, что ты рабочий, – посоветовал Пихлокас, мой сосед по койке справа. – Они все здесь думают, что раз рабочий – значит пьяница или того хуже. Скажи, что ты какой-нибудь там техник. И в чистом виде комнату ищи, не думай в спецодежде соваться.

– И не говори, что ты в детдоме жил, – добавил Сенька Крест, бывший беспризорный.

– И не вздумай сказать, что курящий, – вставил словечко Вася Кирюшенский. – Они все здесь огня боятся. Как волки.

Жилье найти было трудно. Ведь это был маленький мещанский городок, из тех, где не жнут и не сеют, а сыты бывают. Домики в нем были маленькие, и заборов было больше, чем домов, а собак больше, чем людей, – за каждым забором по паре. А теперь со всех концов страны понаехали в этот городок люди на стройку, и городок прямо распирало от приезжих; казалось, вот-вот он рассыплется, как бочка, у которой лопнули обручи. Я долго бродил по улицам, стучался в дома – и ничего не мог найти. В центре все было полно, а на окраине, ближе к кладбищу, жили староверы; они вообще не пускали к себе постояльцев. Тогда я вернулся в центр городка и на самой хорошей улице выбрал самый уютный домик – и постучал. Я был уверен, что дело не выгорит, и постучался только для очистки совести, чтобы потом вернуться в общежитие и сказать ребятам, что в городе нет ни единой свободной комнаты.

Дверь мне отворила не старая еще женщина, хорошо, по тогдашним временам, одетая.

– Не найдется ли у вас комнаты на время? – пробормотал я навязшую в зубах фразу.

Женщина оглядела меня (на мне был мой парадный – и единственный – костюм) и спросила:

– А вам надолго нужна комната? Надолго мы прописать не можем.

– Нет, не надолго, – ответил я. – До окончания строительства. Я на Бумстрое…

– На Бумстрое, – настороженно перебила женщина. – А кем вы, извините, там?

– Понимаете, я техник по подъемным механизмам.

– Ах так, значит, вы служите, – успокоенно сказала женщина. – Я-то подумала, что вы работаете… А вы не курите?

– Нет, что вы! Никогда не курю!

Женщина сказала, чтобы я подождал, и, закрыв за собой дверь, ушла в дом. Потом вернулась и привела с собой старушку, по-видимому свою мать.

– Вы не курите? – спросила старушка.

– Нет, что вы! Никогда не курю!

– Откуда вы приехали?

– Из Ленинграда, – ответил я. – Правда, последнее время я жил не в самом Ленинграде…

– У вас там есть родители?

– Есть, как же! У меня есть родители!

– Значит, жилплощадь у него там есть, – сказала старушка женщине.

Потом они обе ушли в дом, но дверей за собой уже не закрыли. Мне был слышен их разговор, и я понял из него, что они боятся, как бы им не вселили кого-нибудь навсегда, по разверстке. И я понял, что моя кандидатура их устраивает.

– Простите, вы не женаты? – обратилась ко мне женщина, вернувшись на крыльцо.

– Нет, – ответил я. – И не собираюсь пока.

– Мы, пожалуй, согласны вас временно поселить, – сказала женщина. И она назвала цену – не такую уж дорогую цену.

– Только вы, молодой человек, держите уж себя прилично, то есть барышень в дом не водите, – сказала старушка.

– Да нет, что вы! Никого я не буду водить.

После этого меня впустили в дом и показали комнату. Строго говоря, это была не комната, а чуланчик возле кухни, с переборкой, не доходящей до потолка. Здесь стояли кровать, стол и стул – больше туда ничего бы и не влезло. Но мне ничего лучше и не надо было.

На следующий день я выписался из общежития. Это был пятый день пятидневки – выходной, и мы с Сенькой Крестом с утра отправились на толчок. Присоединился к нам и «верхолаз» – Вася Кирюшенский, который с утра пораньше был под градусом. Мы купили две простыни, одеяло, кое-какую кухонную утварь. Потом выторговали старую, но добротную керосинку «Гретц». Денег мне на все это не хватило, и ребята добавили мне своих – в долг без отдачи, как сказал Крест. Потом они проводили меня на новое место.

Вот ушли ребята, и я остался один в комнате. Я постелил постель, положил на стол учебники, но учеба сейчас не шла мне на ум. Мне казалась странной и эта тишина, и то, что никто меня не видит. Я никогда не жил один, это была моя первая «своя» комната. В праздничном одиночестве тихо сидел я на стуле – будто сам у себя в гостях – и боялся шелохнуться. Тишина давила на меня, она обволакивала меня, словно невидимая паутина. Я сорвался со стула и прошелся по комнате на руках – это я умел. Потом встал на кровать вниз головой и постоял так. «Если сейчас войдет хозяйка – примет за психа», – подумал я. Но никто не вошел. Я был один – первый раз в жизни. Я снова сел на стул, и тишина