Читать книгу - "Жестокие всходы - Тимофей Николайцев"

— пока цокот не укатится вниз, до Тележного спуска, и эхо булыжного звона утихнет, снова уступив место мошкариным завываниям.

Потом он соскользнул с дерева.

Стена угрожающе нависала над ним, дробя лунный свет угловатыми каменюками. Псы за ней нервничали — бегали взад-вперёд, таская по земле цепи.

Осыпалась сверху чешуя коры — это, торопясь, спускался следом за ним Кривощекий.

Тень от дерева лежала поперёк дороги — Луций перешагнул через неё, невольно припомнив старика-соровата в его полосатом тряпье.

«Если сегодня всё получится… — подумал он, — то когда-нибудь я вот так же перешагну и через него!

Этот немытый старый козёл, эта пыль в портках — ещё пожалеет, что связался с ним, с Луцием!

Он заводил себя, надвигаясь на стену:

— Через всех перешагну! — он пока не знал толком, через кого конкретно ему придётся перешагивать, чьи головы втаптывать в глину, а потому — просто начал перебирать всех, кого знал:

Через того молодого мастера…

Через каменотёса, который, как вчера выяснил Эрвин, придушил Курца во сне…

И через Хрипатого горбуна — тоже…

Эрвин шёл следом, прячась от этой стены за спиной у Луция. Он, должно быть, с ума сходил — одновременно от страха и любопытства — возбуждённо дышал, раз за разом сбиваясь на всхлипы.

— Давай… — сказал ему Луций и протянул назад руку, не оборачиваясь.

Эрвин поспешно распустил завязки и подал — небольшой полотняный мешочек, доверху набитый чем-то сухим и ломким. Луций запустил в него руку и наощупь понял, что всё в порядке. Он так и видел во сне — мелко наломанные верхушки полыни и зонтики овечьего пырея, растущего по краям оврага. Всё вперемешку и хорошенько растёрто между двумя камнями… Он высыпал этот травяной мусор себе на пригоршни, прихватив мешочек зубами за угол. Потом сдавил в ладонях, выжимая сухой хруст, и, широко раскинув руки — осыпал землю под стеной. Как было велено — подумал о Глине и плюнул… туда же, под стену. Плевок был ритуальным. В слюне ощущалось столько железа, что Луций не удивился бы, если б она зазвенела, подпрыгнув.

Псы испускали сдавленный хриплый рык, поджидая его во тьме…

Эта ночь всё покажет…

— Они же ещё не спят, — коснулся его затылка полушёпот-полускулеж… — Луц!

Кривощёкий, вчерашним днём отправленный собирать нужную траву на склон оврага, несколько раз его переспрашивал, прежде чем уйти выполнять поручение: «Пырей? Точно пырей, Луц? Не сон-траву?». Он, должно быть, до последнего момента ждал, что Луций вытащит вдруг кусок мяса из-за пазухи, обваляет его в траве и перебросит через стену. Сон-трава, звон-трава, разрыв-трава… Присушки жалких Болтунов, вроде многажды им поминаемой, но всё одно таинственной Курцевой родни. Что это будет за жалкое колдовство — пройти мимо спящих собак?

Луцию, а значит и Глине — совсем не это было нужно сейчас…

«Эта ночь всё изменит!» — заклиная свой страх, снова повторил про себя Луций.

Он кивком показал Кривощёкому, где встать… и тот пристроился у стены — неприглядно, но зато устойчиво, раскорячившись. Босой Луций наступил сначала на его колено, потом на середину спины, как раз между лопатками — чувствуя, как пружинит хребет. Кривощёкий с натугой выпрямился, поднявшись в полный рост, и Луций, балансируя, переступил ему на плечи. Хлипкие ключицы Эрвина — прогибались под пятками. Брезентовая отцовская роба, для прочности вымоченная в ближайшей луже — шлёпнула поверх стеклянных обломков… Предварительно выломанным суком Луций несколько раз ударил по ней — слыша, как сухо хрупает и рассыпается стекло под брезентом…

— Готово?! — сдавленно поторопил его Эрвин снизу.

— Сейчас… — обронил Луций. — А ну — стой крепче, лошак!

Как только ему удалось дотянуться до верхнего края стены, Кривощекий, кряхтя под его весом, тяжело подпрыгнул. Луций оттолкнулся ногами от его плеч и прыгнул сам, плашмя угодив животом поперёк стены. Стекло колко чувствовалось под брезентом — хрустело, растираемое локтями.

Псы по-прежнему ничего не чуяли, но заметили его силуэт на фоне освещённого луной камня — оживились внизу, нетерпеливо заелозили лапами…

«Битюгу — заднюю ногу пополам, за один укус! — припомнил Луций. — Ухватила возле копыта…»

Это же, вроде, Кривощёкий ему и рассказывал? Задрожав, Луций нашёл в себе силы погнать прочь всё лишнее — нужно было завершить ритуал, о котором насколько часов кряду твердил голос-в-стенах. Что ему надлежит сделать теперь? Надеть кольцо…или ещё как‑то вооружить левую руку проросшим в земле железом.

Распластавшись ничком на стене, Луций нащупал карман и зашарил в нём… Тот жгутик из железных корешков, что он подобрал в доме старого Линча, должно быть, всё‑таки распрямился в кармане — упругие витки проткнули решето его старых холщовых штанов, накрепко запутались в них. Делать нечего — пришлось драть штаны, доставая кольцо. Но ведь глупо жалеть холстину тому, кто утром сможет облачиться в шелка! Луций подумал так, и ухмыльнулся… даже подмигнул оторопевшей от такой наглости луне.

А, вот оно что — две минувшие ночи корешки продолжали расти даже в кармане, и витой их жгут увеличился до толщины хорошего гвоздя… Скрученное им самим кольцо теперь больше напоминало шайбу Гровера, что когда-то штамповали в ремесленных мастерских — туго свитое, с цепким отверстием посередине. Луций глянул сквозь него на просвет — луна злорадно высеребрила заусеницы, нацеленные внутрь. Почти не колеблясь, Луций протолкнул туда палец… Кольцо упруго раздалось и снова сократилось, будто живое. Колко полоснуло кожу, Луций аж икнул, снова ощутив сплошное железо на языке.

Теперь, вроде бы, всё было сделано верно.

Он занёс одну ногу над бездной и замер, отчаянно борясь с последними доводами здравого смысла — там, внизу, собаки тряслись возбуждённо, заламывали кверху негнущиеся шеи, едва удерживаясь от рыка…

— Эта ночь всё покажет! — сказал он довольно громко… и сам же недовольно покривился — во вчерашнем сне его голос ему самому казался грозным, как скоблящий звук обнажаемого лезвия… теперь же, на стене, над ждущими оскаленными пастями — это прозвучало жалким, почти цыплячьим писком.

Зрение подводило его — сплошная белая рябь поднималась снизу из тьмы снизу… выкаченные глазные белки и острая эмаль клыков хаотично двигались там. Цепи, слишком тяжелые на вид для псов столь малого роста, лежали на земле, как спящие змеи. Но Луций отлично видел толщину ошейников на коротких мускулистых шеях. Конскую ногу — пополам. Было страшно до безумия.

Наверное, он готов был сдаться… спрыгнуть со стены на улицу и сказать Кривощёкому — да, мол, не уснули проклятые… совсем говёную, видать, траву ты насобирал… Но Луций услышал вдруг — голос здесь, голос с ним… способен зазвучать из любой