Читать книгу - "Жестокие всходы - Тимофей Николайцев"

Уже позабыв про неё, Луций так и шёл на Голос, пока не упёрся лбом в самые ворота…

Голос был уже внутри амбарных стен… говорил и говорил оттуда, то и дело проступая наружу сыпучей известью из стыков — надрывался, требуя от Луция чего-то… Слова были уже неразличимы за гулом в ушах. Вроде бы нужно было открыть ворота, кого-то впустить…

Ключ, предварительно вымоченный в каменном масле — ладно вошёл в утробу замка, поочерёдно складывая зубцы. Взводя пружину, Луций легонько потянул за язычок в форме звериной головы… тоже львиной, надо полагать… и всей ладонью почувствовал медленное металлическое копошение ключа — там, внутри, зубцы раскрывались и клацали, находя нужные выступы в механизме замка и притираясь к ним. Было стойкое ощущение, что это замок медленно, будто сомневаясь, пережёвывает ключ зубами.

Пять долгих сердечных ударов ушли, как в пустоту. Потом замок лязгнул и развалился надвое, шваркнув нижней половинкой о деревянный оклад ворот. Луций не без труда стащил его с проушин — замок был и впрямь тяжёлый, как гиря — и в изнеможении уронил наземь.

Земля у ворот была утрамбована колёсами до твёрдости кремня, но упавший замок не высек искры — потонул в ней едва ли не целиком, оставив наружи лишь блестящую подкову дужки. Да и сами булыги, коими был мощён двор — тоже заходили туда-сюда, заплясали кочками на весенней трясине. Луций схватился на косой брус, усиливавший ворота, борясь с мгновенным головокружением — земля под ногами больше не была незыблемой твердью… теперь она постоянно и незримо перемешивалась, открывая и закрывая длинные трещины.

Толщина амбарных ворот сначала напугала его — такие нипочём не под силу было растворить мальцу… Луций налёг на них и давил до темноты в глазах, пока одна из половинок нехотя, со степенной медлительностью не покорилась его рукам. Басовито загудели петли. Чёрное нутро амбара распахнулось перед ним — колючий запах зерна, пыли… Луций сошёл по наклонному спуску, где в амбар спускали телеги, и долго брёл во тьму, пока не заскрипело под ногами зерно.

Он широко разгрёб его босой ступнёй — уже совсем не стараясь разобрать, что это… пшеница ли, основа белых сытных караваев, или овёс, кормёжка для лошадей и бедняков — просто чертил вокруг себя по зерну что-то пятиугольное… Довольно долго ничего не происходило — он просто стоял внутри начерченной фигуры, прислушиваясь… Понемногу к стоялому запаху и сыпучей тишине добавлялись новые ноты — запах мышиного кала, само шебуршание мышей, лезущих отовсюду — их тонкие недовольные писки, трескотня маленьких лапок, царапающих камень фундамента.

Мыши поблёскивали глазками в темноте — озираясь на зерновые холмы, бойко примечая места для тёмных и сытых нор. Но с этими хлопотами стоило чуть повременить — мышей неудержимо влекло к низкорослому человеку, вокруг которого бороздами прямо по еде был начертан священный для всех земляных жителей символ… Постепенно мышей стало так много, что и сама темнота перестала быть чёрной.

— Придите и возьмите… — передал им Луций слова, которые сам недавно услышал.

Он устал так, что его тошнило. А теперь ещё и тьма перед ним — была полна мышиными хвостами. Нет, не так… Тьма была сама сплетена из мышиных хвостов, как рогожный мешок сплетён из отдельных волокон.

— Белые зубки, тёмные глазки! — так сказал им Луций, и все они — разом посмотрели на него. — Животы, прожорливые как плесень. Великие серые полчища, не обладающие ничем, но имеющие всё. Ваши ходы — как поры в коже земной. Ваши рты ненасытны, а глотки лужёны. Придите и возьмите всё… Питайтесь и испражняйтесь… Всё здесь — теперь ваше дерьмо, и быть так тому, пока не скажу вам: «Довольно!»

Тьма была уже не сумятицей множества хвостов. Тьма щетинилась усами, внимала тусклыми бусинами глаз. Кое-где быстрыми светлыми искорками уже мельтешили сдвоенные зубки, принимаясь за порученное дело. Щелчки коготков всё подбегающих и подбегающих мышей — повсюду сменялись трескучим звуком разгрызаемых зерен. Луций покачнулся — от слабости, или же оттого, как что-то маленькое толкнуло его в пятку. Он посторонился с их пути и теперь неотрывно смотрел под ноги, чтобы ни на кого не наступить ненароком. Крохотная тень закопошилась у самого порога, настороженно принюхиваясь к рассыпанной рисовой горе снаружи.

Луций тоже двинулся к выходу и часть серого войска потекла следом, постепенно равняясь с ним, а затем и обгоняя — только шнурки хвостов до и дело задевали Луция по ногам.

Глава 22 (а эта — шумная, как похороны правды, и дымная, как погребальный жар…)

А на утро — бегали, плескали руками, орали десятком глоток зараз.

— Убили! Уби-и-ли…

— Чего орёшь-то, дура? Никто никого не убил.

— Да лучше бы уж убили…

— Вот дура-то, Глина тебя побери…

Весть полыхала на ветру, носилась от двора ко двору, как памятный Волопайский пожар. Кони звенели копытами, и шарахались прочь от мостовой зазевавшиеся спросонья бабы. С ранней зарёй целый жандармский конный отряд, роняя хлопья пены, пронёсся вдоль улицы. Горожане, живущие в доходных домах напротив Купеческого квартала, смотрели из окон — как всадники вразнобой спешивались около распахнутых настежь ворот, как бросали поводья и торопясь рвали винтовки с ремней. Кто здесь, как там?.. Чего такое?..

Верещала баба, не закрывая рта для вдоха.

— Убили! Уби-и-ли!..

Жандармы выходили со двора, пятясь. Оборачивали на городские окна свои рожи — серые и рыхлые, как тесто, что месили на воде, ни единым яйцом не сдобрив. Начальство вроде опомнилось через силу, выставили караул — цепочка пеших, рыская глазами, стояли вдоль стены, пихали прикладами самых любопытных. Ещё пара верховых гарцевала на углу, не давая коням роздыху — всадники горячили их, понукая шпорами и натягивая поводья.

— Чего ждут-то? — перешёптывался народ, сгрудившись напротив.

— За Духовником отправили… — пояснял кто-то.

— Чего за ним-то?

— Видать, дом теперь приговорят…

— Охо-охо… — всполошилась какая-то баба, случайно услышав — с извечной бабьей готовностью голосить и охать…

— Да тихо ты, дура! — гаркнули на неё несколько мужских глоток сразу. — Не слышно ж ни хрена…

— За каким ещё Духовником? Чего мелешь, дурак? Это ж купеческий дом. Кто ж его приговорит. Виданное ли дело?

— Да не слушай его, мил-человек. За господином полицейским Урядником послали…

— Да за обоими сразу, говорят… Один посыльный к Храму поскакал, другой — к казармам…

— Чего за обоими-то? Эй, народ… кто знает — Храмовые тут дела, или душегубские?

— Да вон какая жуть творится!

Жуть. Жуть. Жуть!

Ремесленный люд понемногу смелел и напирал на пеших караульных… те,