Читать книгу - "Жестокие всходы - Тимофей Николайцев"

class="p1">— Умолкни, поганая морда… — шикнул на него Луций.

Протяжно заскрипела калитка в одном из дворов. Луций толкнул Кривощёкого вниз, пригрозив кулаком у самой рожи, дескать — тихо чтоб сидел! Собака утробно и ритмично погавкивала, не просыпаясь — как будто кашляла во сне.

Но, однако, вышедшим оказался вовсе не Курц, как Луций надеялся…, а хмурый мужик в серой робе каменотёса. Он вышел с подворья, потянулся и со вкусом зевнул… потом небрежно затворил калитку за собой и потопал в сторону Свечного, шумно сморкаясь на ходу.

Луций украдкой проследил за ним из-за шелушащегося корой забора — до самого угла. Прежде чем мужик растаял в тумане, Луций увидел ещё двоих, неслышно вышагнувших сбоку. Эти двое — подождали, пока каменотёс уйдёт чуть дальше вперёд… потом увязались следом, одинаково и неприметно ссутулившись.

Кривощёкий не утерпел, и снова подошёл к нему сзади… на этот раз, впрочем, предупредительно пошмыгивая и пошумливая.

— Я тебе где сказал сидеть? — напустился на него Луций.

Раньше Кривощёкого безостановочно травил Курц, но сейчас Курца не было рядом, так что — самому приходилось стараться.

— Так эти двое — постоянно теперь тут отираются, — зашептал Эрвин. — Второе утро уже…

— Ты-то откуда знаешь?

— Так-я-то — тоже тут, со вчера ещё… — почувствовав, что вновь становится полезным, Эрвин заторопился, спотыкаясь словами… — Луц, я же тебя поджидал…правда, думал — ты раньше придёшь…

— Когда мне надо, тогда и пришёл! — отрезал Луций. — Зачем это мне раньше?

Эрвин моргнул несколько раз, прежде чем ответить:

— Я решил… что ты попрощаться зайдёшь. Ну, попрощаться же… пока не вынесли… Курц-то наш — того…

— Чего? — не сразу понял Луций.

А когда понял — присел на корточки и, как бы увидев что-то в тумане, рывком стянул за собой Кривощёкого.

Хотя сам присел, просто чтоб виду не показать — голова закружилась, поплыло перед глазами.

— Помер… — сказал Эрвин… видимо всё это поняв, но деликатно присев вместе с ним. — Слышь-ка, Луц… Вчера ещё ведь помер. Тебе не сказали? Как мы с ним с площади от Зова вернулись, так он и помер…

— Вернулись? — Луций смотрел, не видя…, но зацепился вниманием за эти слова, как утопающий цепляется за соломинку. — Как это — вы вернулись? Так вы чего — вместе на Площадь ходили?

— Ага… Мы как раз на Рыночном Ряду с ним стояли, когда нас позвало…

— На Рыночном? — не поверил Луций.

Выходит, оба его ватажника, так люто друг друга презиравших — объединились за его спиной, едва их вожак пропал с глаз? Да есть ли на свете вести, поганее этой?

— Ты не думай… — Эрвин снова затараторил. — Курц — сам ко мне подошёл. Я думал сперва, что он драться сейчас полезет. Нет, ты знаешь — я его не боюсь… Никогда не боялся… Только он — не полез. Он, знаешь Луц… он ведь сразу на тебя бочку покатил…

— Да? — желая сделать хоть что-то, Луций толкнул его в грудину, загоняя обратно — под забор.

— Точно говорю… Я ему так и сказал: «Ты чего, мол, на Луца катишь?» А он мне говорит: «Дураком, мол, ты будешь, если с Луцием ещё хоть раз свяжешься… Мол, Луций теперь куда не посмотрит — там и быть беде.» А я ему говорю: «Это ты про Вартана Брюхоногого, что ли? Так, всем известно — когда город горел да все бегали, Вартана конный жандарм стеганул нагайкой, да случайно попал по башке…, а потом ещё и пожарная телега на него наехала…»

Кривощёкий оскалился и выразительно подмигнул Луцию:

— Я ему говорю: «Ты чего на своих катишь?!» И беру этак за рубаху его! А он: «Мол, не в Брюхоногом дело…, а в том, что Луц про́клятое железо, что из-под земли подняли — в кровь и во всякое прочее макнул. И что теперь, мол, и сам он конченый, и все, кто вокруг него…» Так, мол, и Чёрной Книге теперь написано… Нет, я ему, конечно, заехал под микитки! Тут же, как он про это рот раскрыл, так я ему сразу же и заехал…

— Хорош тут передо мной героя втирать! — велел ему Луций. — По делу давай…

— Так — по делу же… — воспрянул духом Эрвин.

Локтями он больше не прикрывался.

— Так мол и так, говорит он мне: «Луца огнём от Приговорённого дома пожгло! Ему теперь, как Лентяю‑коровнику — нужно будет вне людей жить. Это, — говорит, — если ещё не сдохнет теперь в корчах…» А я ему говорю: «Сам ты вперёд сдохнешь!» Так я на него разозлился! Глина меня поглоти! Навалял бы ему прям тут же, да жандармы проехали поодаль… Видимое ли дело — на своих такую телегу катить… «Сам ты, — говорю ему, — сдохнешь…» Он и сдох, к вечеру… Эй, Луц, а куда это мы?

Луций оглянулся, опомнившись.

Они почти уже бежали вдоль проулка, в зады пустых огородов, где качались под ветром наполовину обшелушенные подсолнуховые головы — всё, что успели повыколупывать воробьи перед птичьим мором.

Вернее — бежал Луций, силком волоча Кривощёкого за собой. Тот уже задыхался от разговоров на бегу. Луций отпустил его и отошёл к забору — навалился на него всем телом и обвис. Ноги что-то — совсем не хотели держать. Он попытался притвориться, что прячется за забором, высматривая что-то в глубине огорода, но получилось, должно быть, совсем уж неправдоподобно. Кривощёкий не поверил — так и стоял столбом, совершенно не скрываясь.

«Плевать на Кривощёкого! — подумал Луций. — Пусть думает, что хочет…»

Близко-близко, перед самым лицом перевешивалась через забор голова подсолнуха… её семенное решето было обёрнуто тряпицей, туго завязанной на затылке. Страшное дело — привычка… Воробьев больше не было, но тряпки всё равно до сих пор вязали… не может же быть, что хозяин подсолнухов просто не заметил птичьего исчезновения. Хотя и такое могло быть — слишком многое случилось за последние дни, чтобы оглядываться на каких‑то там сгинувших птах.

Мошкара роилась среди жухлых и треугольных подсолнуховых заусенец — будто накрытая шляпка напоминало им лицо покойника.

— Как он помер-то? — спросил Луций.

Но Кривощёкий только плечами пожал — не знаю, мол.

— В корчах, надо думать! Как другим прочил, так сам и… — Луций хотел что-то ещё добавить, но не нашёл более подходящих слов, а потому — смолчал.

— Никогда не любил этих Болтунов… — эхом откликнулся Кривощёкий Эрвин. — У него ведь правда Болтуны были в роду? А, Луц? Или он — брехал всё? Хотя, если даже и не брехал, Болтун из него вышел бы — так себе… Только и умел бы, что