Читать книгу - "Жестокие всходы - Тимофей Николайцев"

Тимофей Николайцев

Жестокие всходы

Глава 1 (далекая, как призрачное детство…)

Будь счастлив малым. Делай то, что велено.

Бывает миг — хватает шага сделанного.

Бежа от бедности или от скудной пищи,

Подумай дважды — а того ль ты ищешь?..

Один лишь шаг к желаемому счастью…

Всего один — и ты уже причастен…

Еще один — и ты уже не властен

Над шагом будущим.

Так насладись же всласть им…

Черная Книга Поклонения

(последняя страница, никем не читанная…)

Жестокие всходы.

Глава 1 (далекая, как призрачное детство…)

Они подожгли дверь. Только дверь — так было заведено.

И, видимо, того же требовала Книга Поклонений — среди голубых курток жандармов суетился Духовник в суконной чёрной накидке, совсем незнакомый. Говорил и показывал руками — где стоять, и что делать. Они выстроились полукругом возле дома старого Линча, сильно растянув неровную шеренгу — по двое у каждого окна. Ветер, налетая вдоль улицы, раскачивал ремни винтовок.

Луций, первым увидевший это из окна, притих и пялился во все глаза — благо, что Ремесленная не была широкой улицей, да и оба дома стояли едва ли не напротив друг друга.

Ходили жандармы будто бы нехотя — указанные им места занимать не спешили, лениво препирались между собой. Жандармский десятник остался стоять напротив крыльца — то ковыряя, то притаптывая булыжник носком высокого сапога. Лицо у него было странное — будто белый блин, разрезанный надвое шнурками усов. И вёл он себя так, словно происходящее его не касалось — просто стоял и смотрел.

Жандармами так и командовал Духовник.

Он расставил троих косой шеренгой от левого плеча, потом ещё троих — от правого. Один жандарм, самый здоровенный, остался рядом с десятником — недисциплинированно грел руки под бортом мундира, зажав сразу две винтовки подмышкой. Пеньковые шнуры его аксельбантов мёртво и беспомощно путались, словно издохшая змея на вилах.

Он имел бы очень грозный вид, встреть его Луций на улице, но сейчас, из окна — смахивал на огородное пугало.

Духовник приказал что-то, и жандармы нехотя подобрали ремни и взяли оружие наизготовку. Принесли откуда-то дымящее ведро с крышкой. Плюгавый пожилой жандарм тащил ведро с осторожной натугой, вытянув прямые напряжённые руки — старался быть от ведра подальше. Он тотопал было прямиком к крыльцу, не останавливаясь, но Духовник придержал его за плечо, потом поманил кого-то из-за спины — на этот жест подошёл ещё один жандарм, нескладный и тощий, из-за неловкой своей худобы казавшийся ростом с колокольню. Он волок на плече дубовую колотушку на длинной ручке… и, увидев эту колотушку, тётка Хана вдруг запричитала в голос, словно до неё только сейчас дошло, в чём дело.

В комнате моментально появилась мать, торопливо прошлась, сдёргивая вместе занавески, походя треснула Луцию подзатыльник. Он только оскалился в ответ. Мать заступила окно перед тёткой и, подталкивая ладонями, повела прочь. Они вяло переругивались на ходу. Тётка Хана причитала: что делается, ох, что делается… смотреть страшно… Куда ты меня, Кира? Ох, пусти, что делается…

— Ну, так и не смотри, — отвечала мать, стискивая рассерженный рот, — чего к окну прилипла-то?

Тем временем жандарм внизу, хорошо видимый сквозь редкую, как паутина, занавеску — взобрался на крыльцо старого Линча. Шагал он нарочито так, чтобы получалось громко и страшно — приседал от усердия, вколачивал подмётки сапог в податливые доски. Он сдёрнул с плеча колотушку и, неуклюже размахнувшись, хлопнул ею по двери. Луций считал, обмирая после каждого удара. Три… четыре… Жандарм чуть-чуть замешкался перед положенным пятым ударом, словно переводя дух, потом, будто через силу — ударил…

Луций, навалившись животом на подоконник, поёжился в зябком предвкушении.

Жандарм вернулся, таща колотушку волоком… поставил её, прислонив к фонарному столбу. Потом забрал у того, кто грел руки, вторую винтовку — должно быть свою — и снова направился к крыльцу, но на этот раз, не доходя до ступенек остановился, старательно прицелился и выстрелил в притолоку. Отлетела крупная щепа.

Жандарм повернулся в сторону Духовника, дождался от того нетерпеливого взмаха и отошёл прочь.

Пуля в притолоку означала — каждый, кто теперь выйдет из дому, будет убит милосердно…

Из дома, однако, никто не показывался. Дверное кольцо в пасти львиной головы, которую старый Линч выковал на спор из пустого пушечного ядра, свисало неподвижно.

Несколько минут жандармы словно ждали чего-то, переминались с ноги на ногу.

Луций отчётливо слышал, как задушенно голосит тётка Хана, как мать шикает на неё, и как отчаянно скребёт клювом плевавший на всё воробей, выцарапывая что-то из-под карниза.

Духовник поднял вдруг пухлую волосяную кисть, что висела, привязанная к поясу, и обмахнул ею воздух — рисуя что-то скособоченное, о пяти углах.

Тотчас шевельнулся дядька с ведром. Он совершенно не был похож на жандарма — ни роста, ни сытости, ни особой наглости в походке. Он поднял ведро и поплёлся к крыльцу — скособочившись и припадая на левую ногу. Ведро, слишком тяжёлое для его рук, мотало дядьку из стороны в сторону. Одолев высокие ступени, он осторожно пристроил ведро, выудил из-за ремня волосяную кисть — как у Духовника, только размерами побольше. Макнул её в ведро — в то густое и дымящее, чем оно было наполнено… потом, приседая от натуги, вывернул кисть с налипшей на неё жирной соплей и с размаху шлёпнул об дверь. Кисть прилипла и осталась висеть. Дядька перехватил её поудобнее и принялся возить по доскам… отрывать, совать в ведро… плюхать липкие, как мед, кляксы на дверь и снова возить…

Из-под кисти валил плотный пар. Луций никак не мог разобрать — рисуетм ли жандарм Священный Пятиугольник, или просто мажет. Наверное, и Духовник, что по-курьи вытягивал шею, издали заглядывая — тоже не мог. От измазанной двери парило всё сильнее и сильнее, дядька наконец отпустил кисть, оставив её висеть, прилипшей к двери. Потом боязливо, носком сапога, толкнул ведро, опрокидывая… и, пятясь, пошёл от крыльца.

— Мальца-то хоть от окна убери, Кира… — громко сказала тётка Хана. — Ох, что делается…

Этажом выше скрипели доски — должно быть, толстый господин Шпигель, возбужденно сопя, топтался у подоконника. Или его престарелая мамаша, такая жирная, что ей даже из дому было не выйти — топталась, брякая башмаками, похожими на деревянные колодки, укладывала чудовищные бурдюки грудей на подоконник и всматривалась. Или же пухлый коротышка Марк, сынок господина Шпигеля,