Читать книгу - "Поздняя жизнь - Бернхард Шлинк"

моей комнате нашлось место лишь для кресла. В этом кресле любили сидеть мои друзья, кто с бокалом вина, кто с дымящейся сигаретой; постоянно говорить им «Осторожно!» мне не хотелось, да и толку от моих предостережений обычно было немного. Кресло обветшало, и, когда я стал неплохо зарабатывать, я отдал его в ремонт. В мастерской мне посоветовали избавиться от бархатной обивки, и поскольку мне нравится зеленый цвет, я выбрал зеленую кожу. Но после этого кресло было уже не таким удобным. За несколько лет до твоего рождения оно претерпело еще одну перетяжку и обивку. С тех пор оно такое, каким нравится тебе. И мне тоже.

В детстве я проводил летние каникулы у деда и бабки, и у деда всегда было для меня время. Он ходил со мной в лес, где знал каждое дерево, на озеро, где мы кормили лебедей и уток старым хлебом; мы катались на прогулочных пароходах, посещали музеи, делали покупки по списку, составленному бабушкой, а если мимо проезжала запряженная лошадью повозка, шли за ней с ведром и лопаткой и собирали конские лепешки для компостной кучи. Дед любил историю и охотно делился со мной несметными сокровищами, хранившимися у него в голове, – рассказывал много интересного из прошлого Германии. Сидя в его кабинете, в кресле, я чаще всего видел деда склонившимся над какой-нибудь книгой по истории. Не помню, что я делал в этом кресле – может, просто смотрел и впитывал в себя все: кабинет, обстановку, любовь деда и бабки.

Мне очень приятно представлять тебя в этом кресле. А мысль о том, что ты, возможно, возьмешь его в свою жизнь и в нем будут сидеть твои друзья и подруги, что оно обветшает и ты отдашь его в ремонт и когда-нибудь в него сядет и твой сын, приводит меня в восторг.

А еще у меня есть дедовские карманные часы. Он носил их в кармане жилета, прикрепив серебряной цепочкой к петлице. Они с секундомером, и, когда я был маленьким мальчиком, дед иногда доставал их из кармана и говорил: «Посмотрим, за сколько ты добежишь до пристани!» Или до охотничьей вышки, или до кладбища. И нажимал кнопку. Я бросался вперед и бежал не на время, не на спор; никто не сравнивал потраченные секунды с прошлым результатом. Я знаю, игра была бессмысленной. Я понимал это и тогда, и все же сколько удовольствия мы оба получали! Я пытался играть в эту игру и с тобой, помнишь? Но ты сразу же понял ее бессмысленность и отказался играть. Храни эти часы, – может, твои дети окажутся такими же простодушными, как твой отец.

Ему пришло в голову, что в подвале, в картонной коробке, вместе со старыми семейными фотографиями лежат мемуары деда. Он положит их в письменный стол. Может, Давид обрадуется возможности поближе познакомиться с дедом, от которого ему достались кресло и карманные часы. Хотя бы с внешней стороной его жизни: дед писал о чем угодно – что, где, когда с ним происходило, – но только не о своем внутреннем мире, о своих мыслях и чувствах. Кое о чем, правда, можно было догадаться – о его любви к бабушке, ради которой он навсегда отказался от алкоголя, о его увлечении языками, которому он был обязан тем, что работал в Италии и Франции и свободно владел итальянским и французским, о его привязанности к Германии, где он, швейцарец, остался после Первой мировой войны, во время инфляции, на своей должности, хотя приносил домой лишь обесцененные бумажные деньги. Интересно, если бы он, Мартин, мог тогда расспросить деда, узнал бы он больше о его внутреннем мире? Или дед, выросший в допсихологическую и допсихотерапевтическую эпоху, скрывал свой внутренний мир от самого себя?

Насколько он знал деда, тот написал свои мемуары из чувства долга. Хотел дать отчет себе и своим потомкам, которым предназначались его воспоминания. Подвести итог. Может, это предсмертный долг каждого и его, Мартина, в том числе? Для воспоминаний времени у него уже не осталось. Но он мог суммировать и сопоставить свои удачи и неудачи. В самом деле? Или это удел других – определять, что́ в твоей жизни было удачами, а что неудачами? И в какой валюте принято считать удачи и неудачи, переводя их в балансовый итог? Или все измеряется в одной и той же валюте? И любовь к Улле, и любовь к Давиду, и все, чего он добился в своей профессии, и помощь, которую он оказывал другим, и его несостоятельность по отношению к своему долгу и к людям? Нет, в жизни не бывает никакого подведения итогов. Ты делаешь то, сё, пятое, десятое, а в конце это называется жизнью. Вот и все.

Было уже поздно. Лучше, если он будет лежать в постели и спать или делать вид, что спит, когда придет Улла. По тонкому льду нужно ходить осторожно.

14

В понедельник ранним утром он сел в поезд, приехал в Ганновер, взял напрокат автомобиль и поехал на север. Перед Вальсроде он покинул автостраду и поехал дальше через деревни. Миновав Кирхбостель, он проехал, не останавливаясь, мимо фермы, где выросла Улла. В Нордервальсэдэ он нашел трехэтажный дом с садом и деревянной охотничьей изгородью, который запомнил по фотографии. Было двенадцать часов, машина, в которую садилась дама на фотографии, стояла перед домом. Он поднялся на крыльцо и позвонил в дверь.

Ему открыла та самая, маленькая, стройная женщина. Он представился:

– Мартин Брэм, муж дочери Эгона Форка, с которым вы прожили много лет. Вы не могли бы ответить мне на несколько вопросов?

Она смерила его пристальным, испытующим взглядом и пригласила в дом:

– Вам повезло, что вы меня застали. Я в это время обычно в городе. А сегодня осталась, потому что привезут новую стиральную машину. Вернее, давно должны были уже привезти. Если позвонят в дверь, мне придется заняться машиной. Надо проследить, чтобы ее установили как следует. Садитесь. Я как раз собиралась выпить чаю. Составите мне компанию?

Он поблагодарил и сел. Хозяйка не была похожа на человека, который любит давать интервью. Может, она так разговорчива только потому, что хочет оттянуть время и морально подготовиться к разговору? Старая стиральная машина много лет служила ей верой и правдой, рассказывала она, и новая от того же производителя. Днем она обычно пьет зеленый чай без сахара, сахар она заменяет медом.

Наконец она села напротив него за кухонный стол.

– Эгон был бы рад вашему приезду, –