Читать книгу - "Поздняя жизнь - Бернхард Шлинк"

наступила, все зазеленело, светило солнце. Но серый мрак в его душе не рассеивался.

Секретарша развлекала Давида, пока Мартин говорил с детективом. Тот сообщил, что расследование в принципе можно продолжить – какое положение этот человек занимал в деревне, отчего умер, оставил ли какое-нибудь наследство, кто его сожительница. Мартин разглядывал фотографии. Столярная мастерская, двор, склад, трехэтажный дом с садом и деревянной решетчатой изгородью, женщина лет шестидесяти или чуть старше, маленькая, стройная, в костюме, стоит на крыльце дома, потом открывает ключом машину; лицо сосредоточенное, неприветливое. Мартин отказался от продолжения расследования и поблагодарил за быстрое выполнение заказа.

Улла вернулась домой в пять. В ботанический сад ехать было уже поздно. Она сама очень сокрушалась по этому поводу, но в то же время радовалась продаже картины, а еще больше тому, что снова дома, с Мартином и Давидом; она так восхищалась их рисунками, шварцвальдским вишневым тортом с сорока тремя свечками, которые Давид зажег еще раз, что они забыли о своем огорчении. Мартин приготовил ужин, Давид украсил стол, они поели, поиграли в «Не сердись», посмеялись и подурачились, и Давид, усталый и довольный, уснул.

– Это последний день рождения, который мы празднуем втроем…

Они сидели рядом на диване; за окном чернела ночь, и одной свечи было достаточно, чтобы вино в бокалах искрилось, а Мартин мог видеть лицо Уллы.

– Я помню все твои дни рождения. До Давида мы всегда отмечали их где-нибудь на берегу моря или озера, а с тех пор, как он родился, празднуем дома. Поэтому я и начал готовить, – вернее, ты приучила меня к плите. Помнишь, как тебе сначала приходилось меня принуждать? – Он тихо рассмеялся. – Ты внесла в мою жизнь много нового. Кухня, сад… Я никогда не хотел иметь сад и вряд ли завел бы его. Кофе в постели перед началом дня, искусство… Ты открыла мне простую истину, что, кроме работы, есть еще жизнь. Давид… Любовь… Радость… Счастье…

Она положила ладонь на его руку.

– Годы, прожитые с тобой… я не могу себе представить лучшей жизни. Ты – подарок, за который мне постоянно хочется благодарить судьбу. Подарок неба? – Он покачал головой. – Во всяком случае, такое у меня иногда бывает чувство. Но это не небо мне подарило тебя – ты сама подарила мне себя, и я тебе за это благодарен. – (Она хотела что-то возразить.) – Погоди, – остановил он ее. – Мне надо, чтобы ты это запомнила. Я не знаю, что меня ждет, в каком я буду состоянии. Я не хочу, чтобы ты чувствовала себя обязанной сопровождать меня, сидеть у моей постели, заботиться обо мне. Что бы со мной ни случилось, я люблю тебя, я благодарен тебе и хочу, чтобы ты жила своей жизнью.

Она беззвучно плакала.

– Я тоже люблю тебя, Мартин. Ты не должен меня благодарить. – Она вытерла слезы. – Все, что ты говоришь, звучит как прощальная речь. Мне это не нравится. Я не хочу прощания. У меня сегодня день рождения, я хочу веселиться, хочу танцевать. Когда мы познакомились, ты еще танцевал со мной, мы даже вместе ходили на танцевальные курсы. Почему ты больше не танцуешь? Между нами образовалось какое-то безжизненное пространство… – Она испугалась собственных слов. – Я имею в виду не то, что ты… потому что ты…

Она беспомощно умолкла.

– Включи что-нибудь! Я схожу в подвал за шампанским.

Он встал, отправился в подвал, постоял перед стеллажом для вина, борясь с горечью и печалью. Потом сверху послышалась музыка, «Reptile» Эрика Клэптона, когда-то, много лет назад, любимая вещь Уллы, под которую они часто танцевали – она легко и изящно, он немного неловко. И это для нее не звучит как прощание?.. Нет, когда он возвратился наверх, она уже успела свернуть ковер и снять туфли и со смехом танцевала, маня его рукой. Он поставил бутылку на столик и присоединился к ней, на ходу вспоминая: «Степ, кросс, степ, кросс, приставка…» С каждым шагом он танцевал все увереннее, все легче. Какой чудесный день!

Какой чудесный день, подумал он еще раз, уже после того, как они потанцевали, выпили шампанского и позанимались любовью.

13

– Коринна хочет сегодня вечером отпраздновать мой день рождения задним числом, – сообщила Улла за завтраком.

Мартин снова ей не поверил и по лицу ее понял, что она это знает; во всяком случае, ему так показалось. Может, Коринна, владелица галереи, и в самом деле хочет отметить день рождения Уллы. Но у Коринны есть муж, и она знает его, Мартина; почему же не посидеть за бокалом вина вчетвером?

Еще Мартину показалось, что Улла, в свою очередь, не поверила ему, когда он сообщил ей о своей поездке в Мюнхен на следующей неделе. Ему, мол, надо проконсультироваться с одним специалистом, которого порекомендовал его врач. Давиду он скажет, что едет в Мюнхен по просьбе друга, чтобы помочь тому в одном деле; все, что связано с его болезнью, плохо отражается на настроении Давида, и лучше его лишний раз не волновать.

По какому тонкому льду они ступают с Уллой! Неужели ей не подсказывает интуиция, что он знает о ее любовнике, но не говорит о нем потому, что они не смогли бы после этого жить вместе, как прежде? Ему остались считаные недели, и ложь им было переносить легче, чем правду. Поэтому сейчас он в очередной раз прибегает ко лжи.

Вечером он подумал о письме Давиду. Может, продолжить? И написать о правде и лжи? Это хорошо дополнило бы остальные темы. Но как он об этом напишет, если они с Уллой живут во лжи? Лучше он закончит постскриптум.

Когда ты приходишь ко мне в кабинет, ты обычно садишься в черное кожаное кресло с зеленым бархатом на сиденье и на спинке. Я тоже любил сидеть в этом кресле, когда приходил в кабинет к своему деду – не к тому, с письменным столом, отцу моего отца, а к отцу моей матери. Тогда кожа на кресле была темно-коричневой, а бархат светло-коричневым. Дед нечасто бывал у себя в кабинете. Услышав его шаги за дверью, я стучался к нему, он разрешал мне войти, и я садился в кресло.

Когда дед с бабкой оставили свою квартиру и переехали в дом престарелых, они взяли с собой кое-что из мебели, в том числе и это кресло. А после их смерти – я тогда уже был студентом – мне очень хотелось взять себе все их вещи, они были мне дороги, но в