Читать книгу - "Корейская война 1950-1953: Неоконченное противостояние - Макс Гастингс"

подробности о семье и доме, а не военные сведения. О’Кейну сообщили, что с ним будут обращаться хорошо. Он напомнил, что ранен, а ему еще не оказали медицинской помощи. Тогда его отвели через двор в примитивный медпункт, где без всякого обезболивания извлекли из головы и ноги шрапнель, намазали раны какой-то черной мазью («Вроде той, чем мы дома лошадей лечим», – вспоминал он) и замотали заново его же старыми бинтами. Раны, грязь, истощение изводили О’Кейна и его товарищей, приводя в уныние. Офицеров среди них не было. Каждый день сержант отсчитывал им пайку арахиса – по шестнадцать штук на каждого, эти нормы заключенные не забудут до конца своих дней. Им сказали, что поведут их на поезд, который доставит всех в безопасное место. Это их немного воодушевило, и первые пару ночей они шли, воспрянув духом. Затем, когда после нескольких ночей они наконец поняли, что поезда не будет, на них снова навалилась апатия. Отстать от колонны и улизнуть они даже не пытались, потому что вокруг постоянно рыскали северокорейцы, упрашивая выдать им пленных. «Мы были очень рады, что китайцы нас от них защищают».

Несколько недель они провели в деревне в дельте Тэдонгана, где им каждый день устраивали политинформацию, а потом снова погнали долгим маршем – на этот раз к постоянному месту пребывания, в лагерь № 1 в Чхансоне, куда они дошли в июне 1951 года. Там уже находилось несколько сотен американцев. Британцев ждало очередное потрясение. «Атмосфера была гнетущая. За всю свою жизнь не видел людей, настолько подавленных, – говорит О’Кейн. – Просто ходячие мертвецы. Они не поднимали головы, даже говорить, кажется, были не в состоянии. Прибытие британцев добило их окончательно, поскольку означало, что этому аду не будет конца. В какой-то день на этой первой неделе похоронили одновременно тридцать человек»[329].

⁂

Ночью 27 ноября 1950 года по позициям роты Джерри Моргана, двадцатипятилетнего техник-сержанта 24-го пехотного полка, где служили темнокожие, разнесся крик: «Спасайся кто может!» Основную часть роты китайцы быстро собрали и отправили на север. Месяц они провели в какой-то деревне в долине, которую пленные назвали Долиной Смерти, потому что многие американцы оттуда уже не вышли. После этого их перебросили еще на двадцать миль к месту постоянного нахождения на Ялуцзяне (Амноккане) – в лагерь № 5, «Пхеньянский университет». Здесь под началом северокорейцев они пережили оставшуюся часть этой первой жуткой зимы.

Группу Эндрю Кондрона, отправленную обратно на север в марте 1951 года, привезли в тот же 5-й лагерь. Увиденное там их ужаснуло: около семисот заключенных, измученных голодом и лишениями, из которых каждый день кто-нибудь умирал. Лагерь располагался на полуострове, в долине, обрамленной двумя грядами холмов, в других обстоятельствах этой красотой можно было бы любоваться бесконечно. Там, ограниченные главным образом географией и уверенностью в невозможности побега, а не тонкой ниткой колючей проволоки, обозначающей допустимые пределы передвижений, многие провели до трех лет. Только весной 1951 года, когда лагерем № 5 стали заведовать китайцы, условия немного смягчились и ужасы, творимые северокорейцами, остались позади.

Наиболее догадливые пленные с самого начала поняли, что раненые умирают от недостатка медицинской помощи, а не по вражьему умыслу. У коммунистов и для собственных бойцов не было ни медикаментов, ни оборудования. Однако очевидно и другое: в первую военную зиму 1950–1951 годов северокорейцам было абсолютно все равно, выживут пленные или умрут от голода. Бойцы, получавшие в сухопутных войсках США боевой паек на 3500 калорий, теперь довольствовались 1200 калориями в виде проса и кукурузы. Рацион без овощей, почти без белка, витаминов и минералов. Никакого руководства больше не было, и между заключенными шла чудовищная борьба за выживание, в которой сильнейшие безжалостно отбирали еду у слабых. В день умирало до тридцати человек.

Пожалуй, самым смертоносным фактором, особенно в первые месяцы 1951 года, выступил страшный недуг «капитулит», поражавший тысячи пленных. Сраженные им теряли всякую волю к жизни, начиная с желания принимать пищу. Многие американцы просто отказывались от баланды из сорго и риса, которой их кормили, предпочитая умереть от голода. Британцы вывели краткую формулу: «Кто не жрет, тот не срет. Кто не срет, тот умрет». Кому-то везло – у них находились товарищи, которые брали на себя труд выкармливать их или уговаривать поесть. Рядовой первого класса Грэм Кокфилд из 34-го пехотного заметил, что косил этот недуг в первую очередь самых молодых:

Вот они сидят весь день и обдумывают вслух, как и что будут есть, когда их выпустят. А потом, когда раздают просо, они к нему даже не притрагиваются. Мы просто пичкали насильно всех, кого ловили на отказе от пищи. От физических данных выживание не зависело никак. Все только в голове[330].

Генри О’Кейн в 1-м лагере оказался на грани смерти: как и все остальные, он страдал от дизентерии и бери-бери, во рту все покрылось язвами от недостатка витаминов. Рядом лежали бойцы с малярией, желтухой и окопной лихорадкой. О’Кейна определили в хижину, где находилось около сорока филиппинцев и пуэрториканцев: «Они спасли меня. Это были крестьяне, рисоеды, привычные к такой жизни и знавшие, какими травами лечиться, чтобы не протянуть ноги. Этим они мне и помогли».

Однако другие пленные отвергали помощь, не поддаваясь ни на какие уговоры. «Отчаявшиеся» просто лежали, уставившись невидящим взглядом в пространство, пока однажды утром их не находили мертвыми. «Умереть было проще, чем жить, – говорит лейтенант Уолт Майо из 8-го кавалерийского полка. – Мы пытались применять доморощенную любительскую психологию кто во что горазд, но дело было исключительно в отчаянии»[331]. Это было очень странное явление. В коммунистических лагерях для военнопленных в Корее были и те, кто умирал от целенаправленных проявлений жестокости. Многих избивали до полусмерти, наказывали воздействием холода или жара, граничащим с пытками. Почти все были страшно истощены голодом и болезнями. Тем не менее ничего подобного той всесокрушающей систематической жестокости, которой подвергали своих пленных японцы во время Второй мировой войны, не было и в помине.

В лагерях, особенно в первые месяцы самого страшного голода, царил закон джунглей. Когда ботинки у бойцов разваливались, они сохраняли стальную пластину из подошвы и делали заточки – для самообороны. Постоянно возникали стычки по мелочам, в основном из-за еды. Пленные творили друг с другом страшные вещи. Один из самых печально известных поступков совершил сержант армии США Джеймс Галлагер, осужденный за это впоследствии трибуналом: он выбросил двух тяжелобольных пленных в снег, где они и погибли. «В этом лагере я узнал об устройстве общества больше, чем узнал бы в любом университете», – говорит Эндрю Кондрон. Помешательство доходило до того, что некоторые пленные продавали другим объедки за деньги или расписки, от которых в лагере не было никакого толка. В первые месяцы 1951 года всех целиком и полностью занимало только одно – выжить. У измученных дизентерией людей часть прямой кишки выпадала из заднего прохода на несколько дюймов, чтобы с адскими муками втянуться обратно при очередном позыве к опорожнению. В сортир таскались, едва волоча ноги, по тридцать-сорок раз на дню, иногда оказываясь не в силах добрести от одного края лагеря до другого, не присев по срочной надобности. Пленные тонули в выгребных ямах. Вши и клопы жировали, пленные соревновались, кто их больше надавит – 123, 124, 125, большие пальцы у всех были черными от въевшейся крови раздавленных насекомых. Кондрон давил их как одержимый. «Если выживу, – думал он, – никогда эту кровь не вытравлю». Постоянно почесываясь, они сидели и разговаривали, пересказывали друг другу сюжеты старых фильмов, передавали отрывки из старых газет семафорной азбукой или морзянкой – что угодно, лишь бы скоротать кошмарные дни на лютом холоде, пока не придет время жаться в отчаянии друг к другу, пытаясь согреться, чтобы пережить ледяные ночи.

Самым трудным испытанием для изможденных пленных была регулярная заготовка дров. От того, соберут ли они достаточно топлива, чтобы поддерживать костры и огонь в плитах, зависела их жизнь, однако с каждым разом им приходилось углубляться все дальше в горы. Древесины приносили все меньше и меньше.