Читать книгу - "Корейская война 1950-1953: Неоконченное противостояние - Макс Гастингс"

с бесконечной любовью и уважением. Однако, пожалуй, самую светлую память сохранили об отце Эмиле Капауне, католическом капеллане 1-й кавалерийской дивизии армии США. Его жизнерадостная самоотверженность, гениальная находчивость, позволявшая с риском для жизни добывать съестное, преданная забота о страждущих, ночные обходы больных вошли в легенды. Он скончался в 5-м лагере в мае 1951 года, измученный дизентерией и тромбом в ноге. Во 2-м лагере заключенные запасали тайком рисовую бумагу, чтобы сделать копию Книги общественного богослужения. Когда отца Дейвиса отправили в карцер, проводить службы вместо него стал Джеймс Маджури. Дейвис тайком крестил шестерых американцев, подготовил к конфирмации девятнадцать британских и американских офицеров в своем лагере. Он сильно досадовал, что его, как офицера, китайцы не подпускали к младшим по званию.

Лейтенант Билл Купер начинал каждое утро с вопроса: «Что полезного ты сегодня собираешься сделать?» Нередко он вызывался стирать перепачканное тряпье страдающих от дизентерии: «Это было тошнотворно, но так я, по крайней мере, точно знал, что делаю нужное дело»[332]. Большинству пленных труднее всего приходилось ночью. По ночам они лежали без сна, терзаясь раздумьями о родных и соседях, которые где-то там, за многие тысячи миль, живут своей жизнью и ведать не ведают о происходящем тут. Они мучились в ожидании писем, но в тех редких случаях, когда все-таки дожидались, муки только усиливались. За два года Билл Купер получил из дома три письма; из его же писем до родных дошло пять. Джерри Морган получил первое письмо от домашних в апреле 1952 года – с фотографией родившегося у него сына, которого он пока еще не видел. Многим, однако, не доставалось даже таких редких весточек. А сколько всего ценного и важного, что так жаждали узнать пленные, не могли передать те короткие записки, которые до них доходили…

«Дорогой Роберт!» – писал из маленького домика в Суррее в 5-й лагерь на Ялуцзяне (Амноккане) отец младшего капрала Боба Эррикера.

Я только что получил от Военного министерства известие, что ты находишься в Северной Корее в плену, как замечательно, как мы рады знать, что ты здоров и в безопасности, мы будем ждать письма каждый день… ‹…› Заботься прежде всего о себе. Я получил славное письмо от отца лейтенанта Александера. О его гибели сообщали в The Times. О’Халлорана произвели в сержанты, он будет жить в Милфорде. Дейзи родила еще девочку, ей сейчас два месяца. Миссис Терри уехала из Алфорда, теперь в их доме живет Эйлин Брунет. Радостную новость о том, что ты жив, мы отпраздновали походом в «Олимпию» на организованную Daily Mail выставку «Идеальный дом». Мама носилась там с горящими глазами, как двухлетка, купила гуверовскую стиральную машину за 31 фунт? и теперь у нее даже четырех пенсов не наберется.

Какой же это было пыткой – читать в бараке на Ялуцзяне (Амноккане), провонявшем дизентерией и сорго, обо всех этих милых домашних мелочах. Пятый лагерь предназначался для «перспективных» – тех, у кого китайцы отмечали положительное отношение к политической подготовке. Но даже если в этом лагере с пленными обращались чуть лучше, чем в лагерях для «реакционеров», нет практически никаких указаний на то, что большинство этих пленных действительно относилось к политпросвещению всерьез. Многие британские и американские рядовые просто решили, что от них не убудет подыграть китайцам, если за это их станут получше кормить и увеличится вероятность выжить. Даже когда на более поздних этапах заключения политическая подготовка стала добровольной, кто-то продолжал ходить на эти лекции, просто чтобы убить время[333].

Для пленного злейшим врагом была скука [говорит Генри О’Кейн]. Средний британский солдат в обычной жизни читал разве что спортивную страницу в газете. О книгах вроде «Шаг вперед, два шага назад» Ленина или о преступлениях Джона Фостера Даллеса он ведать не ведал. Хотя казалось, что многие действительно внимают китайским лекциям, потом выяснялось, что ничего из услышанного в их головах не отложилось. Они просто не хотели нарываться. Знаешь, каких ответов ждут от тебя китайцы, их и выдаешь. Чтобы письмо пропустили на отправку домой, напишешь любую пропагандистскую бредятину. Бывает, что совсем обрыднет это все, тогда лезешь на рожон и говоришь им, что на самом деле думаешь. Но тогда китайцы могут ненадолго забыть про свое «мягкое обращение» и на какое-то время передать тебя корейцам. Некоторые никогда не прогибались перед китайцами, всегда высказывались начистоту – Кинни из Нортумберлендского, Брайерли, Ричардс, Эндрю Макнаб из Ольстерского.

О’Кейн качает головой: «Два года китайцы ничего не могли поделать с Макнабом». «Правда, – смеется он, – и ольстерцы тоже не смогли»[334].

Первым серьезным потрясением для западного общественного сознания в отношении военнопленных в Корее стали переданные по «Радио Пекин» выступления американских и британских заключенных. Некоторые соглашались на эту запись по приказу китайцев, потому что искренне не видели в этом никакого вреда. Другие действительно служили живым доказательством успехов коммунистов в идеологическом перевоспитании. А кто-то просто готов был поступиться любыми нравственными принципами, лишь бы выжить. Однако откровение, что некоторые пленные если не переходят на сторону коммунистов, то как минимум сотрудничают с ними, явилось для Запада настоящим ударом. Что же там с ними делают враги, если их можно заставить обращаться к родным и близким по радио в таких вот формулировках:

Привет. Это морской пехотинец Эндрю Кондрон. Привет, мама, папа и все остальные. Я выступаю перед вами благодаря китайским народным добровольцам, любезно позволившим рассказать, как мы здесь живем и как готовимся к Рождеству…

Был еще один момент в жизни пленных, смущавший и сбивавший пленных с толку, – визиты западных коммунистов. Во время Второй мировой тех немногих британских отступников, которые решали сдаться на милость немцам, безоговорочно клеймили предателями, а нескольких – включая сына одного из министров британского Кабинета – в 1945 году повесили. Однако в ходе корейской войны, как впоследствии и во Вьетнаме, коммунисты извлекали немалую пропагандистскую выгоду, приглашая западных левых посетить свою многострадальную страну. В апреле 1951 года на Востоке побывала Моника Фелтон, коммунистка, председатель Корпорации по строительству города Стивенидж, и выложила восторги об этом вдохновляющем опыте в небольшой книге. Она восславляла «живых, мыслящих, идейных» школьников, которых встретила в Праге, противопоставляя их «покорной бездумности знакомых английских девочек, разум которых тщательно оберегают от заражения любыми современными идеями»[335]. В Москве она чувствовала себя «совершенно как дома»[336]. Но самые яркие пассажи она приберегла для описания мужества и стойкости Северной Кореи под бомбардировками, бесчинств американцев и коварства ООН. Она ни словом не обмолвилась в этой книге о своем пропагандистском визите в лагерь военнопленных турецкого контингента войск ООН, где провела несколько дней. Вся благодарность, которой она удостоилась, – написанный турками презрительный отзыв, в котором ей предлагалось толкать свою идеологическую лабуду где-нибудь еще. Она предвосхитила на двадцать лет эскапады Джейн Фонды в Ханое. К пленным ООН в других лагерях наведывались и представители Всемирного совета мира вместе с такими журналистами коммунистического толка, как Алан Уиннингтон из Daily Worker и Уилфред Берчетт из Ce Soir. Некоторые пленные, в частности Эндрю Кондрон, не самый, впрочем, надежный свидетель в данном случае, считают, что гости с Запада всеми силами старались поспособствовать улучшению условий содержания. Другие, наоборот, вспоминают презрительное поведение «журналистов», включая насмешки над «реакционерами» за колючей проволокой. Такие поступки со стороны гостей страны, с которой их собственное отечество ведет войну, приветствовать трудно. Как минимум они содействовали коммунистам в стремлении сбить с толку пленных солдат ООН и посеять сомнение во всем остальном мире по поводу единодушия стран ООН, воюющих в Корее.

⁂

Многое из того, что переживали заключенные, балансировало на грани между трагедией и фарсом. «Теперь понятно?» – спросил однажды утром группу слушателей 5-го лагеря товарищ Лим, тыча пальцем в доску, на которой он чертил какую-то мудреную схему пролетарской организации. К восторгу слушателей, его ужалила сидевшая на доске пчела. «Теперь понятно? – повторил Лим с яростью. – Это капиталистическая пчела!» Чопорных китайцев коробило от выражений, которые употребляли