Читать книгу - "Корейская война 1950-1953: Неоконченное противостояние - Макс Гастингс"

веры в других людей: «Теперь я смотрю на человека и думаю: “Ты виновен, пока я не признаю тебя невиновным”. Еще я научился ни на кого не обращать внимания. Если кто-то говорил мне: “Ты не должен это делать”, я отвечал: “Почему? Я сам разберусь и решу”». Для рядового Билла Ширка из 15-го батальона полевой артиллерии все пережитое осталось «кошмарным сном»: «Все это время я терзал себя вопросом, почему никто не приходит нас вытащить? Мы же сражаемся с какими-то дикарями, ну? И я решил: если когда-нибудь выберусь отсюда, больше не стану ради кого-то выкладываться. Какого черта мы вообще хотели от этой страны? Я чувствовал, что меня кинули».

Точное число британских пленных, умерших в заключении, неизвестно, но, вероятно, их было около пятидесяти, а всего коммунисты в 1953 году вернули на родину 1036 человек. Из 7190 американцев, попавших в руки коммунистов, из плена не вернулось 2730. По крайней мере несколько сотен из них были хладнокровно убиты северокорейцами. Еще больше погибло по пути к лагерю, во время тяжких переходов или в первую военную зиму. По оценкам американских исследователей, эти потери превышали показатели смертности среди заключенных в любой войне за всю историю страны, включая Войну за независимость. Но тогда почему из 229 турецких пленных не погиб ни один и почему среди попавших в плен американских морпехов доля погибших составила 13 %, а у представителей сухопутных войск – 38 %? Отчасти (точнее, во многом) это объяснялось тем, что большинство неамериканских пленных попали в руки противника уже после зимы 1950 года, когда коммунисты прилагали больше усилий, чтобы сохранить пленным жизнь. И вместе с тем «армия считала, что ее потери обусловливались не столько нарушением Женевской конвенции со стороны коммунистов, хотя и это, бесспорно, способствовало, – писал американский автор, подробно изучивший проблему, – сколько развалом дисциплины среди самих пленных. В плену многие, судя по всему, начисто утрачивали не только верность родине, но и солидарность с товарищами по несчастью»[343]. Каждый седьмой из американских пленных в ходе дальнейших расследований был признан виновным в «тесном сотрудничестве с противником». Послевоенные сообщения армии США о поведении ее бойцов в плену стали серьезной психологической травмой для страны. В результате было решено выработать кодекс поведения для военнослужащих США, напоминающий им об обязательствах по отношению к товарищам и к отечеству в случае попадания в плен. Мерилом успеха, достигнутого подготовкой бойцов к поведению в плену после Кореи, можно считать тот факт, что в Ханое американские пленные в целом, как группа, держались несравненно лучше, чем их предшественники в лагерях на Ялуцзяне (Амноккане).

Разоблачения, касающиеся обращения коммунистов с пленными из вооруженных сил ООН, серьезно повлияли на восприятие Западом корейской войны и китайцев. На протяжении большей части конфликта бойцы на фронте не испытывали особой ненависти к китайскому противнику, тогда как северокорейцы пользовались неоспоримой репутацией варваров. Но потрясшая Запад правда о страданиях пленных представила поведение китайцев в совершенно ином, бесконечно более зловещем свете. Китай Мао Цзэдуна показал свой гораздо более пугающий и настораживающий облик. Страх перед «маньчжурским кандидатом»[344] сохранялся и после того, как корейская война стала лишь воспоминанием.

Глава 16

Война на истощение. «Стояние на холмах»

В последние два года войны, при всех периодических всплесках тактической активности, ожесточенных схватках, стоивших жизни тысячам людей с обеих сторон в борьбе за очередные высоты и точки на карте, стратегическая ситуация в Корее оставалась неизменной. Время от времени в Вашингтоне и Токио разрабатывали планы высадки морского десанта в тылу противника или масштабные воздушно-десантные операции, призванные воздействовать на умы представителей Пекина за столом переговоров. Одной из множества параллелей между Кореей и последующим опытом Вьетнама была, как пишет доктор Розмари Фут, «сохраняемая с 1950-х исходная предпосылка, что уступки за столом переговоров достигаются наращиванием военной силы». Немалая часть американского командования, убежденная, что им ничего не стоит сокрушить китайский фронт и вновь выйти к Ялуцзяну (Амноккану), если их перестанут держать на привязи и армии ООН навалятся на противника разом ради победы, считала свои надежды обманутыми. Но политическая действительность доказывала, что надежды эти были мертворожденными. Американская общественность устала от Кореи. Сохранить готовность Америки удерживать фронт, пересекающий полуостров, пока не удастся достигнуть компромисса, чтобы избежать необходимости признать поражение от рук коммунистов, худо-бедно удавалось. Но любые действия, предполагающие многотысячные жертвы, то есть, по сути, любое масштабное наступление, влекли за собой недопустимые политические последствия. Рассчитывать на то, что союзники Америки подхватят какую бы то ни было серьезную инициативу, не приходилось. Дипломатам и без того стоило немалых трудов выжимать из ООН поддержку для обеспечения крепкой позиции на переговорах в Пханмунджоме. Вероятность однозначного исхода исчезла весной 1951 года, когда Вашингтон отставкой Макартура четко дал понять, что отказывается ради победы в Корее развязывать полномасштабную войну с Китаем. Западные державы обреченно примирились с концепцией ограниченной войны в Корее, в которой максимум, что от них требовалось, – продемонстрировать непоколебимую готовность защищать status quo ante (положение до начала войны).

Для многих американцев, не покидавших страны, осознание пределов могущества собственной нации стало мучительным процессом. Но еще труднее было смириться с этим сотням тысяч бойцов в бункерах и окопах на протянувшемся от моря до моря корейском фронте. Каждый день им грозили гибель или увечье, при этом рассчитывать, что на родине их ждут слава или хотя бы уважение, не приходилось. Один британский офицер рассказывал, как огорчались его подчиненные в 29-й бригаде, читая в письмах от жен о безразличии широкой публики к корейской войне и неведении о происходящем. Солдат Второй мировой войны поддерживало осознание, что вся страна, весь тыл борется вместе с ними и понимает, ради чего они сражаются там, на фронте. А теперь жены воюющих в Корее в ответ на бестактные вопросы соседей, куда пропали их мужья, вынуждены были напоминать, что в Азии все еще идет война. Профессиональным военнослужащим в этом смысле, конечно, было легче. Если британский кадровый военный находился не в Корее, значит, в Малайзии, или на Рейне, или в пустынях Ближнего Востока. Француз мог быть в Центральной Африке или Индокитае. Американец мог просто прозябать в Форт-Брэгге. Для желающих сделать военную карьеру Корея была возможностью набраться боевого опыта и отличиться на службе. Для призывников же расклад был иным. Британских срочников возмущало скудное по сравнению с кадровыми военными жалованье, которое они получали, подвергаясь такому же риску. Гибель на 38-й параллели обрывала жизнь на взлете, не дав ей толком начаться. В корейской войне западные государства брали взаймы жизни тысяч своих молодых людей ради дела, которое мало что значило для них. Однако для очень и очень многих этот заем обернулся бессрочной конфискацией.

Если вдуматься, просто поразительно, что боевой дух войск ООН продержался на достаточно высоком уровне до лета 1953 года. Рядовой Джеймс Стулер из американской 3-й дивизии, воевавший позже и во Вьетнаме, отмечал, что его поколение бойцов воспитывали в традиции «ваше дело – исполнять»: «Армия в Корее была гораздо менее грамотной, чем армия во Вьетнаме. В Корее парни на передовой читали комиксы. Во Вьетнаме попадались читающие The Wall Street Journal. Следующее поколение было лучше образовано и задавало гораздо больше вопросов. Мы просто шли и делали то, что велено, не раздумывая особо, почему нам это приказали»[345]. Некоторые офицеры, повидавшие обе войны, отмечали еще одно важное отличие Кореи от Вьетнама: «В Корее только и можно было, что сражаться». Зона глубиной в несколько миль за линией фронта систематически очищалась от всех гражданских, поэтому защитники могли без всяких сомнений считать противником любую приближающуюся к ним фигуру без опознавательных знаков. При этом представительницы древнейшей профессии с неистребимой изворотливостью просачивались в эту зону вопреки всем приказам о депортации и предлагали свои услуги в примитивных «крольчатниках», расположенных в нескольких сотнях метров от линии фронта. Беженцы и лазутчики продолжали проверять бдительность несущих охранение на передовых постах, несмотря на риск нарваться на южнокорейцев, которые, усомнившись в мирных намерениях нарушителя, просто расстреляли бы его на месте. Однако в остальном передовая была категорически