Читать книгу - "Фуга - Елена Владимировна Ядренцева"

О, Ксения знала — чувствовала? — многое. Что Рысь читал записки мастера, пока мог читать, но суть так и не разгадал. Что Роуз видит во сне свою мать и тетю. Что Приют рассыпается, в конце-то концов.

Джо проснулась посреди ночи, тяжело дыша. Это не зал, но где же она тогда? В зале в окно светила бы луна. Было бы слышно чужое дыхание, и можно было б рассмотреть десяток спин, лиц. Даже улыбок во сне. В приютские ночи Джо возвращалась в явь рывком, мгновенно, отплевывалась от сна, который всегда забывала. Сон про Яблоко. В доме мастера сны не снились вообще.

Пустая тихая ночь. Мастер вчера зачем-то накрыл Джо шубой своего отца — «что-то не вижу я нормальных одеял»… Шуба была тяжелая, суровая и пахла мхом и кладовкой. Джо уснула сразу, как только мастер пожелал ей доброй ночи.

Его дом не спал. То тут, то там скрипела половица, ступенька. Джо сняла с шубы два сухих дубовых листка, встала с кровати и тихо подошла к окну. Приникла к стеклу. Снаружи — темнота. Будто Джо с мастером остались самыми последними людьми на свете.

В комнате был, кроме кровати, письменный стол, и мастер оставил на нем графин с водой и стакан — «вдруг захотите пить». Джо пила воду мелкими глотками и так и не решилась включить свет, только свечу зажгла. Вот так рос мастер — в маленькой комнатке с высокой узкой кроватью, с тонной книг на полках, с письменным столом. Вместо шкафов тут были сундуки.

— Бумага чистая, — показал мастер вечером, — чернила.

Он вообще снабдил Джо таким количеством вещей, будто они тут собирались пережидать осаду. А может, это знак, что ей нельзя наружу? Может, там поджидают эти? Белобрысые.

Джо снова вспомнила, как осела на пол Роуз и как из последних сил фыркал Рысь. Это неправильно. Она даже пристала с этим к мастеру — последний гость ушел, и мастер минут пять просто пялился в пустоту, прежде чем поставить чайник.

— Мастер, а можно?..

— А, вы еще тут…

— Мастер, почему меня ему не скормят? Это ведь было бы проще всего. Я никому никогда не принесу пользы. Я… в смысле мне и нравится только книжки читать, и то одну-единственную, и то не всегда. В смысле, ну, это же было бы рационально.

Мастер поморщился и сфокусировал взгляд на Джо. Показалось, что он вот-вот скажет что-то вроде «простите, не расслышал», но он сказал другое:

— Вы неправы.

И больше ничего не говорил. Молча налил чай ей и себе, обоим плюхнул по две ложки сахара. Долго размешивал — как будто позабыл, чем он вообще здесь занят и зачем. Наконец встрепенулся, поглядел виновато, будто боялся, что Джо сейчас его осудит за эти паузы, и выдал что-то странное:

— Безусловная ценность человека вообще не подлежит сомнению, и я рад, что в этом мы с Рысью сходимся.

Но разве Рысь себя бережет?

— Но свою-то ценность он еще как подверг… подвержет… как сказать? Он же себя отдал вместо меня.

— Ну, он-то выжил.

— А вот вы уверены?

— Завтра утром, — сказал мастер, намазывая маслом бутерброд и глядя только на него, — я первым делом отправлюсь в Приют и не уйду оттуда, пока ситуация не нормализуется. Если это вас успокоит.

Джо не успокоило. Какой смысл рисковать целым Приютом ради нее одной? Ну что за глупости?

«Я бы на твоем месте осталась там и заплатила ровно столько, сколько требовали», — сказала мама в ее голове вот этим своим голосом — «не спорь со мной», и Джо кивнула:

— Я так и сделаю.

Потому что ее дом — в Приюте, а не у мастера. И потому, что мастер в жизни бы ее не взял, не будь за что-то благодарен ее маме. Джо вспоминала все кусками (Джо помнила, а он забыл, как забывают всех попавших в Приют): он заходил в гости, носил маме конфеты и цветы, она отмахивалась — глупости какие. Они ни разу даже не поцеловались. На Джо он смотрел мельком, ненароком, кивал ей скомканно, и видно было, что не знал, что говорить, и Джо, конечно, тоже не знала. Он был мамин гость. Однажды мама зачем-то сунула ему ее дневник:

— Вот, полюбуйтесь, что из школы принесла.

В дневнике жирно, через всю страницу, шла надпись: «Невнимательность и наглость». Джо хотелось сквозь землю провалиться, но мастер — а тогда Джо не знала, что он мастер, — не стал цокать языком, закатывать глаза, даже спрашивать: «Что ж ты маму огорчаешь?» — как мамин начальник, ректор, а просто сказал осторожно:

— Но вы не хуже меня знаете, мне кажется, что школьные леди объективны не всегда.

— И школьные господа, — кивнула мама, и на тот вечер дневник был забыт, и Джо даже достался кусок торта с жирным желтковым кремом, как она любила.

Но в любом случае, это все мамины дела. А дело Джо — прийти в Приют и отдать себя Белому, и пусть все закончится. Было даже не страшно, а обидно — почему с ней поступили так? Оттеснили. Она докажет, что может быть полезной, пускай и не как человек, а как еда. Почему взрослые такие дураки?

Она так и стояла у окна, но видела только отражение комнаты, а дальше — ту же темноту. И тут-то за ее спиной из ниоткуда появилась Ксения.

Джо развернулась. Тени на веках размазались, будто Ксения забыла подновить; помады на губах не было. Она как будто стала года на три старше. Такие вот растрепанные женщины сидели под деревьями в парках Центрального и предсказывали желающим судьбу; потом их уводили вестники закона.

— Тьфу ты, — сказала Ксения, — ты-то что здесь?

Ну интонации у нее остались прежними. Волосы распушились, в иссиня-черном появились белые пряди. Джо попятилась.

— Это моя комната, где мне еще быть, — огрызнулась, хотя, конечно, ничего в этом доме ей не принадлежало, это ясно.

— А мастер?

— Спит.

— Так передай ему, что если он в ближайшее время не придет…

Ксения замерла, покосилась через плечо на полку с книгами и дальше, снова заговорила, уже шепотом:

— Так передай ему, что если он не придет…

Тут только Джо поняла, что не так: Ксения не отбрасывала тень.

— Ты что, теперь как Яблоко?

— Пока нет. Скажи: мы извиняемся, я извиняюсь, не знаю, что на него нашло, но если он все еще злится на Рысь, самое время перестать, потому что…

Откуда-то из-за спины Ксении, оттуда, где были только книги, полки и стена, донеслись шаги. Ксения дернулась.

— Потому что мы сдохнем там, вот почему. Позови мастера.

«Что у них там успело случиться за вечер?»

Ксения снова оглянулась, сказала: «Черт!» — дернулась, смазалась, растаяла в воздухе, и Джо вдруг захотелось побежать за ней.

Зачем ждать мастера. Зачем вообще ждать утра.

Честно говоря, о Щепке Томас вспомнил во время приготовления яичницы. То есть буквально: проснулся, накинул халат, умылся, принялся готовить завтрак и только тут подумал, что завтрак теперь, вероятно, нужен на двоих. И так и замер — с сырым яйцом в одной руке и деревянной лопаткой в другой. Непривычное ощущение — кто-то в доме.

Обычно, даже если последний гость задерживался за полночь, Томас шел его провожать. «Нет, мне не страшно. Нет, я дойду назад, ничего город мне не сделает, это же я и есть. Нет, нет, спасибо». Все, что угодно, лишь бы не оставлять ночевать. У него должна быть своя территория хотя бы ночью. И просыпаться было важно в одиночестве, чтобы день набирал обороты как бы исподволь, а не обрушивался с размаху. А теперь…

Томас вздохнул, положил это глупое яйцо, нарезал белый хлеб и лук, бросил на сковородку и отправился будить Щепку. Еще же скоро явится Инесса, которая точно не простит ему вчерашнего, в каком бы виде его ни преподнесли.

Он постучал в дверь, как приличный человек, но из комнаты не донеслось ни звука. Было довольно странно стоять на пороге собственной детской и стучать в дверь костяшками пальцев.