Читать книгу - "Любовь Онегина к бабушке Кларе - Мири Литвак"

ли… Мне хотелось жить. Стать врачом, как он, как мой дед и как дед его деда… – Дядя Гарик облокотился на спинку скамейки и раскинул руки. – Потом Сталин умер, – добавил он. – Стояла весна. Снег ещё лежал, но днём выходило солнце, немножко грело, снег подтаивал, а утром мостовые и тротуары покрывались тонким слоем льда. Из-за этого мама поскользнулась и сломала каблук. Необыкновенное везение…» Он заложил руки за голову и замолчал, однако не чувствовалось, что он тонет в своих воспоминаниях или задумался о чём-то, как это бывает с мамой, когда она рассказывает. Он не покидал меня ни на минуту.

«Ты понимаешь, Бобик? Ты понимаешь, что это значит?» – спросил он и обхватил моё плечо. Его рука была тёплой, ладонь обхватывала крепко. Дедушка рассказывал мне, что до развития современной медицины главная сила врача была в руках. Врачи простукивали и прощупывали больных, определяя таким образом, чем они больны и как их лечить. Им не были нужны рентген и ультразвук или компьютерная томография. У Гарика были большие, гибкие руки. Не знаю уж, были ли такими именно руки тех самых врачей, которые умели определять болезнь на ощупь, но я чувствовал в них силу и уверенность человека, который многое умеет.

«После случая с отцом я сдался, – продолжал дядя Гарик. – Я пошёл учиться на инженера. Хотя… хотя инженер я посредственный, и я это знаю…» Он вглядывался в темноту. Скверик был совсем пустым, и только одна пожилая парочка шепталась на дальней скамейке, не замечая нас. «Как раз в это время твоя бабушка и приехала к нам в Чинск. Молодая скромная еврейская девушка уехала из Москвы. Так мы подружились. В Москве же твой дед тоже ждал смерти. Все ждали. Поэтому он и отпустил Кларочку. Пусть хотя бы она спасётся, думал он».

Я не прерывал Гарика. Его история показалась мне знакомой, правда, он рассказывал её как-то по-другому. Я подумал о деревьях во дворе, о которых мне рассказывала мама, и о тропинке по диагонали между двумя жилыми домами, и о бабушке Кларе, как она стояла одна на улице, одна, без своего диплома. Всё как-то ладно выстроилось передо мной и сложилось в единую историю. Наверное, дедушкина книжка в синей обложке в самом деле была его подарком бабушке в качестве извинения за то, что он не сделал ей предложения вовремя.

«Однако что скажешь? – голос Гарика звучал теперь по-другому. – Ещё покатаемся или поднимемся? Бабушка, наверное, уже ждёт нас, как ты думаешь?»

«Не знаю», – ответил я. У меня не было настроения ещё кататься, но и подниматься домой не хотелось. Я хотел ещё расспросить его. Его рассказ отличался от дедушкиного. Он рассказывал саму историю так, как она происходила, и было легко его понять.

Я подумал о лице его отца, когда петля была накинута ему на шею, о высоких кленовых деревьях во дворе между жилыми домами, о лыжных походах по лесу, о тонком льде под ногами его мамы и о скромной еврейской девушке в тёмном костюме, приехавшей в Чинск стать врачом, чтобы Сталин не выслал её в Сибирь в товарном вагоне вместе со всеми евреями.

«Но почему дедушка не уехал в Чинск вместе с бабушкой?» – спросил я дядю Гарика.

«Это его надо спросить. Я не знаю, я ещё был мальчишкой. – Дядя Гарик похлопал меня по плечу. – Может быть, он ещё помнит».

31. Шесть лет

Солик остался в Москве. Он сдал все экзамены и отрабатывал стаж у своего профессора. Лето кончилось. Листья опали, деревья стояли голыми и качали ветвями то мерно, то бешено, поддаваясь капризам ветра. Когда утром Солик выходил из дому, было холодно, воздух казался серым, и крупные капли дождя били в лицо.

Солик много работал. Кроме того, он ходил в библиотеку, в театр и на концерты. Однако теперь белые колонны в зале Дома Союзов смотрели на него не так строго и торжественно, как прежде, а свет нарядных люстр не слепил глаза. Что-то было не так. Сначала Солик не понимал, отчего у него плохое настроение.

У Солика тоже была прописка[26]. Он тоже имел право оставаться в Москве. Но он, точно так же, как и Клара, не использовал это бесценное преимущество. Вдруг он понял, что ему больше нечего делать в Москве, и решил уехать.

Виноват во всей этой истории был его профессор Семён Андреевич, который, кроме всего прочего, был ему чуть-чуть другом. Иногда по вечерам Солик не успевал на последнюю электричку домой и оставался ночевать у Семёна Андреевича. А может быть, так случалось не потому, что Солик задержался в университетской лаборатории или в больнице, а потому что ему не хотелось трястись в грязном ночном вагоне, после этого идти пешком несколько километров только для того, чтобы добраться до своей постели. До позднего вечера он просиживал у Семёна Андреевича. Жена Семёна Андреевича Зина разливала чай в белые фарфоровые чашки, и они сидели за столом и разговаривали, как любит мой дедушка. Видимо, Семён Андреевич с женой были ему немного за родителей.

Случилось так, что друг Семёна Андреевича нашёл для Солика место. Семён Андреевич любил Солика и беспокоился о его судьбе. Он считал его одарённым студентом и интересным человеком, и, по его мнению, было бы неплохо, если бы Самуил Лангер поработал у его друга. Семён Андреевич, видимо, не знал, что Солику не так важно, будет ли он работать в Москве или в каком-то другом городе. Главное – что он должен быть рядом с Кларой. Именно это имеет значение. Вообще-то Солик тоже этого не знал, но это прояснилось для него со временем, после того как Клара уехала.

Семён Андреевич получил письмо от своего друга, который писал об освободившемся месте где-то в Средней Азии. Это было очень далеко, но профессор Солика сказал, что место хорошее, что там его научат и направят на первых порах, а это именно то, что нужно молодому врачу в начале рабочего пути.

Может быть, Солик опасался, что на другое место его не примут. Ведь с самого детства он привык думать о себе как о сыне «врага народа». Он всё взвесил и решил: есть место, там меня берут, и я еду, вот и всё.

«Все считали, что я сошёл с ума, – произнёс дедушка тихим и очень спокойным голосом. – Мой папа был в ужасе. Его как раз ещё можно было понять, – добавил он, замедляя речь, и почесал щеку,