Читать книгу - "Любовь Онегина к бабушке Кларе - Мири Литвак"

Дедушка замолчал, его взгляд был направлен в окно, а там – было небо ярко-синего цвета, летнее небо, и только небольшие облака указывали о то, что сейчас февраль. Первые дожди уже прошли, но зима всё не наступала. Казалось, что лето всё ещё продолжается, непрерывное и нескончаемое.

«Все наши остались в Москве, – продолжал дедушка, – Герка и Валька, Светка и Милочка. Но я-то знал, что чем дальше от Москвы, тем больше личных прав и свобод,» – подытожил он, и снова мне показалось, что он погрустнел в неподходящем месте. Ведь он поступил так, как решил, вопреки мнению всех. Он был уверен, что поступил правильно, но, несмотря на это, он говорил об этом, как о горькой ошибке. «Только в Москве можно жить», – твердил его отец. Он не пытался уговаривать. Мать ничего не сказала. Для неё самым главным было то, что её муж наконец вернулся и что он с ней.

«Так почему же все ваши друзья остались? – не понял я. – Что, им не хотелось свобод?»

«Гмм…» Дедушка опустил голову. Сейчас он выглядел по-настоящему грустным, и я подумал, что, может быть, есть ещё какая-то не известная мне причина. Он встряхнул головой, будто стараясь освободиться от тяжёлой, неприятной мысли, и его седые поредевшие волосы смешно подпрыгнули на затылке. «Они карабкались по служебной лестнице. Они делали карьеру, – ответил он задумчиво. – Милочка получила ставку завотделением… не сразу, правда, потом. Герка стал главой лаборатории, а Генка, тот вообще выбился и стал большим человеком, даже был одно время министром здравоохранения после перестройки… – дедушка усмехнулся. – А ради карьеры надо было жертвовать». Он вздохнул, и мне показалось, что он так и остался недоволен своими друзьями молодости.

«В Москве было что есть!» – решительно перебила бабушка, устремив на него гневный взгляд.

«То есть как?» – я не понял, какая связь.

«Очень просто», – заявила она весёлым и действующим мне на нервы голосом, будто всё и так само собой ясно, и нечего спрашивать. Но потом она подумала обо мне и вспомнила, что мне необходимо объяснить. «В России было нечего есть, – обратилась она ко мне, – просто есть, что бы то ни было, обыкновенной еды, ты понимаешь, Бобик? А в Москве можно было что-нибудь достать. В Москве попросту можно было как-то существовать. Вот так…»

«Существовать…» – проронил я. Мне уже приходилось слышать о странных вещах, которые считались в России самыми обыкновенными. Мама тоже рассказывала мне, что она стояла в очередях за молоком с раннего утра по воскресеньям, когда ей не надо было идти в школу. Но всё-таки мне было трудно представить всё это. Передо мной вставали толпы сгорбившихся исхудалых людей, похожих на евреев, которых выгоняли на площади Польши перед высылкой в лагеря смерти, поникшие, измученные, всем своим обликом напоминающие вопросительный знак. Но я тут же себя поправил: в России было не так. Там были гигантские заводы, на которых строили тракторы, самолёты и танки. Там воздвигались могучие плотины и рылись широкие каналы, и белоснежные пароходы плыли по ним, как гордые лебеди.

«Москва была витриной, – бабушка тоже старалась объяснить мне странную логику коммунистов. – Дипломаты и иностранцы приезжали в Москву – в другие места они не допускались, а Советская власть всегда умела сделать вид, что всё у неё замечательно. Это называется показуха», – заключила она.

«Всё самое лучшее в стране, во всех областях, доставлялось в Москву, – дедушка попытался вставить своё слово, – поэтому быть рядовым служащим в Москве было лучше, чем большим директором где-то в республиках», – подтвердил он то, что мне уже было известно от новых репатриантов. У них тот, кто приехал не из Москвы, считался вторым сортом.

Но я думаю, что Солика не так уж беспокоил недостаток еды там, в далёком среднеазиатском городе. В сущности, дело было не в этом. После того как Клара уехала, он остался один. Он не знал, что ему будет так её не хватать. Когда он понял, что допустил ошибку, их уже разделяли тысячи километров. А поскольку её всё равно уже не было с ним, ему было незачем оставаться в вожделенной столице, в огромной витрине Страны Советов. Поэтому Солик принял предложение своего профессора и уехал в Среднюю Азию.

«Мы переписывались, – сказал дедушка, – ведь в то время телефоны были большой редкостью. Нужно было заказать междугородний разговор и ждать, а бабушка должна была пойти туда, где был телефон, в регистратуру больницы, это что-то вроде секретариата, или на переговорный пункт. Приходилось ждать, иногда часами, иногда до ночи, а бывало, что звонили из междугороднего и говорили: «К сожалению, нет связи. Попробуйте завтра».

«А что вы писали? – спросил я. – О чём?»

«Сначала о работе, – сказал дедушка, – мы были новичками в нашем деле, которое оба любили, и у нас было много интересного рассказать друг другу, много вопросов».

«А потом?» – спросил я, когда заметил, что он колеблется. Потому что ведь не может же быть, что на протяжении всех этих шести лет они делились лишь размышлениями о лекарствах и диагнозах.

«О чём мы писали, а? Кле-кле?» – обратился дедушка к бабушке. У него в глазах танцевали зайчики. Сияя, они тонули в мелких складочках кожи. «Ах! Нет, твоя бабушка не помнит таких вещей», – дедушка махнул рукой.

Бабушкин взгляд был устремлён на экран компьютера, на нём подпрыгивали карты. Она выглядела крайне сосредоточенной. Ей не хотелось обсуждать старые любовные письма, ведь я уверен, что это были любовные письма. Почувствовав мой взгляд, она произнесла громко, не поворачивая головы к нам: «Твоя мама читала эти письма, когда ей было восемнадцать лет, и сказала, что это очень скучно!» Было ясно, что тема ей не по вкусу и она начинает сердиться.

Однако дедушка, не обращая на это внимания, встал с кресла и присел перед дверцей шкафа. Старая фанера то и дело застревала на направляющем рельсе, и дедушка должен был хорошенько попотеть, чтобы сдвинуть её. В конце концов ему удалось достать из шкафа картонную коробку с символом винного завода «Кармель», в которой тесно стояли в высоту картонные папки. Они были шершавыми на ощупь из-за пыли, но дедушку это не остановило.

«Жаль, что ты не знаешь русского языка», – по-настоящему печально заметил он.

«Как? Я знаю!» – запротестовал я.

«Не уметь читать – это не означает знать», – сухо одёрнул он меня. Он провёл ладонью по краю бумажных листов, осторожно, будто прикасаясь к пушистому котёнку.

Буквы бледнели на пожелтевшей бумаге. Чернила выцвели там, где перо прикасалось