Читать книгу - "Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн"

1950-е были временем перетягивания каната между теми, кто упорно цеплялся за идею “обычной войны”, и теми, кто стремился противостоять прошлому. В 1951 году лишь 32 % опрошенных были согласны с тем, что ответственность за Вторую мировую войну несет только Германия. Через десять лет этого мнения придерживалось 53 %. В 1955 году 48 % немцев все еще отвечали, что “если бы не было войны”, Гитлер был бы одним из величайших государственных деятелей Германии всех времен. Через пять лет таких ответов было 36 %177.

Газеты помогали удерживать нацистские преступления в поле зрения общества. Сперва суды над нацистами привлекали по большей части внимание только местных жителей. Но к 1957–1958 годам о них стали регулярно сообщать региональные и национальные СМИ. Это открыло для критики миф о том, что нацистские преступники были извращенными и патологическими субъектами. На самом деле среди них были также “нормальные” отцы семейства и “культурные” немцы. В качестве заголовка для статьи о резне русских и польских подневольных рабочих в Варштайне журнал Der Spiegel удачно использовал название фильма Штаудте 1946 года – “Убийцы среди нас”. Одним из тех, кого обвинили в убийствах, был Вольфганг Ветцлинг. Газеты писали о том, как офицера СС оставили в покое, объявив “попутчиком” на процессе по денацификации в 1950 году, и как он потом обосновался с женой и детьми в пригороде Люнебурга, где работал юрисконсультом в службе страхования здоровья. “Это было прекрасное время, – цитировали газеты его слова о годах нацизма, – жена за роялем, я со скрипкой, мы играем классическую музыку при свечах”. “Оправдывает ли исполнение приказа 208 убийств?” – спрашивала местная газета178. Местные жители свидетельствовали против обвиняемого.

К концу 1950-х мягкие приговоры вызывали негодование СМИ. Согласно опросам, большая часть немцев желала, чтобы преступники были сурово наказаны. В 1958 году Западная Германия провела свой первый крупный судебный процесс по преступлениям нацистов, обвинив десять членов Einsatzkommando в убийстве более 5 тысяч евреев – мужчин, женщин и детей, – в Литве в 1941 году. Ульмский процесс вызвал яростную реакцию. Он не только в большей степени, чем раньше, предоставил жертвам право голоса, но и выявил случайный характер наказаний, что привело к более систематическому и скоординированному подходу в расследовании нацистских преступлений. После этого в Людвигсбурге был основан Федеральный центр по расследованию преступлений нацистов179.

Именно в этой изменившейся атмосфере Адольф Эйхман отправился на суд в Иерусалим. В июне 1960 года, всего через месяц после его похищения, консервативная газета Die Welt подчеркивала, что под преступлениями нацистов нельзя подвести черту, словно под бухгалтерскими ведомостями. Немцам не удастся похоронить прошлое. Нужно честно посмотреть ему в глаза, если они хотят освободиться от “неловкости”180. Суд над Эйхманом, писала газета, должен подтолкнуть каждого немца дать отчет о своих поступках в годы нацизма. По правде говоря, западные немцы все еще были заняты преимущественно собой, а не жертвами и их страданиями. И все же в терминах противостояния прошлому эта эмоциональная перемена была большим шагом вперед.

Справедливость и компромисс

Переходное правосудие несовершенно по самой своей природе. Оно старается уравновесить мир и восстановление с ответственностью и наказанием, примирить жертв с теми, кто был их врагами, и учесть интересы прошлого, настоящего и будущего. Преступления нацистской Германии были уникальными. Это не означает, что мы не должны помещать знание о переходном правосудии после 1945 года в сравнительную перспективу. Сравнивать не значит уравнивать. Но сравнение может добавить дозу исторического реализма в нормативные идеалы. В долгой истории насилия людям еще предстоит отыскать модель переходного правосудия, которая работала бы. Другими словами, у нас нет аршина, которым мы можем измерить послевоенную Германию. Переходное правосудие руководствовалось совершенно разными идеалами. Сейчас память о преступлениях прошлого считается естественной дорогой в будущее. Но это стало нормой только для двух последних поколений. Многие, начиная с Аристотеля и Св. Августина, защищали забвение как путь к обретению гармонии. Испания после Франко придерживалась политики молчания, которая стала меняться только в последние годы. В Греции в 1989 году уничтожили все архивы службы безопасности подобно тому, как немецкие города предали огню свои архивы в 1951 году. Амнистия может оставить после себя незаживающую рану.

Мнения о том, что Германия делала в послевоенные годы, разнятся диаметральным образом. В свое время Аденауэр защищал амнистию как единственное возможное реалистичное решение. “Грязную воду не выливают, если нет чистой”, – говорил он, цитируя кёльнскую пословицу181. Он считал, что восстановление страны, чтобы иметь шансы на успех, должно опираться на тех госслужащих, экспертов и бизнесменов, которые есть в наличии, невзирая на их нацистское прошлое. С амнистией Аденауэр взял на себя большой риск. Демократические институты были молоды, уважение к закону – хрупко. Было далеко не очевидно, что они расцветут под началом бывших нацистов. В то время как в ГДР юридическую систему прекрасным образом очистили, общий подход к делу на востоке был примерно таким же. Как говорил старым товарищам в 1946 году один социалистический руководитель: новую страну можно построить “только с тем человеческим материалом, который у нас сейчас есть”, – что означало работу с “человеческим материалом, в течение двенадцати лет зараженным нацизмом”182. По контрасту, некоторые современные историки объявили послевоенное правосудие ужасным провалом, который спонсировал реабилитацию нацистов за счет их жертв, особенно на западе183.

Конец 1940-х показал, что есть возможные решения в промежутке между наказанием миллионов и практически поголовным оправданием. В Бельгии и Нидерландах за коллаборационизм наказали 1 % населения (а в Норвегии – 2 %), конфисковав имущество и лишив права голосовать, а также работать врачами, юристами, учителями и священниками; наказание распространялось и на жен коллаборационистов184. Ни одна из этих стран не сделалась бедной и отсталой. Для Германии же подобные меры означали бы “гражданскую смерть” более чем миллиона человек. Этого не случилось, поскольку первоначальный стимул к правосудию в Германии был внешним (союзники), а не внутренним (Сопротивление). В то же время Германии удалось избежать крайностей самосуда, как во Франции и Италии, где было убито 22 тысячи человек. Опять же, решающим фактором в этих различиях была союзническая оккупация.

В идеальном мире преступники сделали бы шаг вперед, признались бы в преступлениях, попросили бы о прощении и были бы амнистированы. Таким был дух южноафриканской Комиссии истины и примирения. Однако большая часть нацистских преступников не проявила раскаяния, а большинство их жертв были либо мертвы, либо совершенно понятным образом предпочли больше не иметь с Германией ничего общего. Когда большинство немцев поддерживали наказание за нацистские зверства,