Читать книгу - "Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн"

описывал эту ситуацию в конце октября 1945 года. В мае там открылся центр помощи жертвам нацизма. В августе в нем наконец-то появился первый работник, получающий зарплату, – человек, который сам провел одиннадцать лет в концлагере. В его обязанности входила помощь 220 жертвам, постоянно живущим в городе, и еще 200, находящимся в городе проездом. Все, что он мог для них сделать, – выдать им по несколько рейхсмарок, немного дров и талоны на картошку. Чтобы помочь пострадавшим, у которых зачастую не оставалось ничего, кроме рубашки, в двадцати четырех приходах “на добровольной основе” конфисковали мебель. И даже после этого у многих не было обуви или смены одежды. Это было неизмеримо далеко от Wiedergutmachung, сказал мэр. Он хотел, чтобы средства, зарезервированные для тяжелых инвалидов, получили все, кто был в концлагере, а также члены их семей, оставшиеся без кормильцев7.

Казалось, что к 1948–1949 годам Германия была от Wiedergutmachung дальше, чем когда-либо. Кто именно был официально признанной жертвой и мог претендовать на помощь и компенсацию, до конца ясно не было. Самыми организованными группами жертв были политзаключенные – коммунисты и социал-демократы. Часто именно они давали советы местным властям и одобряли списки претендующих на помощь. Типичная картина наблюдалась во Фленсбурге недалеко от датской границы. В 1945–1946 годах город выделил специальную помощь жертвам нацизма, но ограничил круг ее получателей только теми, кто провел какое-то время в концлагере. Лишь после неоднократного вмешательства британских оккупационных властей комитет включил в число жертв также “полуевреев” и вдов преследуемых. Для местных властей имело значение, за что именно человек оказался в лагере. Если за политические убеждения, то это их устраивало, если же он просто был цыганом, гомосексуалистом или преступником, то – нет. Характеристики, которые власти давали кандидатам и их образу жизни, часто копировали нацистский язык, в частности, цыгане назывались “асоциальными” и поэтому не заслуживающими помощи. Точно так же у алкоголиков или преступников было немного шансов, чтобы их услышали8.

Отделение помощи (Betreuungsstelle) во Франкфурте-на-Майне попросту отклоняло заявки, не подпадавшие под политические, социальные и гендерные характеристики “правильной” жертвы нацизма. Иоганна Гешер, работница, 1920 года рождения, в 1941 году вступила в “брак на расстоянии” (ferngetraut) с солдатом, находившимся на Восточном фронте. Вскоре после этого ее видели входящей в гостиницу с французским военнопленным. На фабрике, где они оба работали, неоднократно замечали, как она давала ему “сигареты, бутерброды и куски пирога”, а также бумажник. В 1942 году она помогала ему в побеге, который закончился неудачей; ее арестовали и отправили в тюрьму. Ее прошение о помощи было отвергнуто в январе 1948 года с формулировкой “отсутствуют политические мотивы” – то, что она страдала в нацистской тюрьме, не имело значения.

Вдову Генриха Хойссера отвергли по той же причине. Ее мужа приговорили к смертной казни в 1941 году за отказ исполнять приказы в бою. После психиатрического обследования его оправдали и поместили в клинику для душевнобольных, где 26 января 1945 года он умер. Как объясняли власти, “легочный туберкулез не редкость при подобных психических расстройствах”. Вдова Хойссера была в ярости. Если человека “морили голодом” и запирали “в вонючей палате”, что ослабило его и сделало жертвой инфекции, то это все равно было “предумышленным убийством”, жаловалась она летом 1946 года. Был ли смертный приговор достаточным подтверждением того, что ее муж не был нацистом? Для чиновников – нет.

Другие жертвы нацистов пострадали от узкого понимания того, что считать Сопротивлением. Тридцатидвухлетнюю Эльзу Ходапп арестовали в октябре 1942 года, когда она пыталась помочь еврейке перейти швейцарскую границу. Следующие шесть месяцев она провела в концлагере Равенсбрюк. В марте 1948 года она подала во франкфуртское отделение заявку на материальную помощь. Проконсультировавшись с местным судом в Лёррахе возле швейцарской границы, где ее арестовали, чиновники отклонили ее заявку, сославшись на отсутствие доказательств политического преследования. Она подала апелляцию, назвав имена троих свидетелей. Это сочли недостаточным и потребовали от нее предоставить свидетельство женщины, которую она перевела через границу. Этой женщины уже не было в живых, поэтому Ходапп снова получила отказ. Но подала новую апелляцию. В марте 1949 года старший чиновник отклонил и ее по причине того, что “не было доказательств того, что она [Эльза Ходапп] оказывала помощь преследуемому еврею, находясь в принципиальной оппозиции нацистскому режиму”. Чиновник предположил, что она сделала это за деньги или “вознаграждение в иной форме”. То, что ее отправили в лагерь, во внимание не приняли9.

Даже для жертв, которые могли доказать факт преследования по расовым мотивам, дорога к Wiedergutmachung была полна препятствий. Бернард Хесс был “полуевреем”. Его родителей депортировали в концлагерь, а их собственность конфисковали. Сам Хесс провел в лагере шесть недель, а затем скрывался до конца войны. Он был нищим и просил предоставить ему помощь и какую-нибудь одежду. Но получил отказ, так как его случай не соответствовал требованию по длительности лагерного срока – не менее шести месяцев10.

Политзаключенные, права которых отстаивала Ассоциация жертв нацистского режима (Vereinigung der Verfolgten des Naziregimes, VVN), были наиболее организованным лобби, но и они вскоре потеряли то небольшое влияние, которое у них было. Бывшие жертвы нацистов стали жертвами холодной войны. Захват коммунистами левого крыла политического спектра в советской зоне привел к тому, что социал-демократы западных зон стали относиться к VVN как к троянскому коню, направляемому из Москвы. В 1948 году SPD исключила из своего состава всех членов VVN. Три года спустя деятельность VVN на западе была запрещена. В то время как в Восточной Германии коммунисты, бывшие в Сопротивлении, чествовались как герои, в Западной Германии их подвергли стигматизации и криминализации11. В 1953 году Федеративная Республика аннулировала все заявки коммунистов на получение компенсаций. Государство отобрало у них пенсии и паспорта и возбудило против них более 100 тысяч уголовных дел. В 1950 году Дорис Маазе, врач и коммунист, была признана на 60 % инвалидом в результате заключения в концлагере. К 1960 году пенсионные службы отказались считать ее инвалидом, хотя впоследствии согласились вновь поднять ее уровень инвалидности до 30 %. Дорис чувствовала себя “получеловеком”. Вместо того чтобы получить компенсацию за свои страдания, она должна была еще и возвратить часть пенсии, в то время как старые нацисты свои пенсии продолжали получать12.

Тем временем в ГДР в честь двадцатой годовщины освобождения приняли пенсионный закон в пользу “старых борцов” с нацистами. Начиная с 1965 года они должны были получать 800 марок в месяц, притом что средний доход составлял только 490 марок. Но и на