Читать книгу - "Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн"

В большинстве стран мира послевоенные годы запомнились как время признания прав человека в качестве основополагающих принципов международного права. В Германии, однако, все было не так однозначно. 8 мая 1949 года Федеративная Республика приняла Основной закон (Grundgesetz), провозгласивший “человеческое достоинство… неприкосновенным”. Но за шагом вперед вскоре последовал шаг назад. Упразднение специального суда и замена Закона № 10 Контрольного совета старым немецким уголовным кодексом означали конец ретроактивных приговоров. В 1950 году Европейская конвенция по правам человека утвердила принцип “Нет наказания без закона” (статья 7, параграф 1), но сопроводила его вторым параграфом, открыто позволявшим наказание за любое действие, которое во время совершения “являлось уголовным преступлением в соответствии с общими принципами права, признанными цивилизованными странами” (статья 7, параграф 2). Когда Федеративная Республика два года спустя подписала Конвенцию, она сделала это с примечанием для второго параграфа: “Любое деяние подлежит наказанию только в том случае, если оно подлежало законному наказанию до совершения”153.

Эти перемены вылились в существенную метаморфозу в понимании преступления и ответственности. Уголовный кодекс 1871 года был написан для того, чтобы защитить общество от обыкновенных преступников, а не для того, чтобы реагировать на организованные государством массовые убийства. Отныне в немецких судах военные преступления и преступления против человечности стали рядовыми преступлениями. Массовое убийство приобрело частный характер как не связанные явно деяния, совершенные более или менее виновными индивидами. Ключевой вопрос теперь заключался в личном мотиве и намерении, приведшем к конкретному преступному деянию. Суды применяли узкий “тест субъективного участия” (subjective Teilnahmelehre), в котором спрашивалось, считал ли себя индивид готовым и ответственным исполнителем деяния в тот момент, когда оно совершалось. Круг виновных сузился еще сильнее в 1954–1955 годах, когда Западная Германия стала полностью независимой и объявила амнистию за преступления, совершенные в “финальной стадии” войны, которую милосердно растянули от октября 1944-го до июля 1945 года. Дополнительно было принято положение о том, что никто не может быть дважды судим за одно нацистское преступление, даже если обнаружатся новые доказательства. Только в 1979 году, после нескольких жарких дебатов, немецкий парламент исключил геноцид из статута ограничений.

Судить преступников было очень трудно: для этого требовался энергичный обвинитель и ясные доказательства, в идеале исходящие от жертв, оставшихся в живых и желающих увидеть своих мучителей на скамье подсудимых. Юридические перемены 1950-х сделали осуждение за убийство почти что невозможными. По словам историка Норберта Фрая, по коридорам судов Западной Германии расползался “фатальный туман”154. Грабители банков получали более суровые приговоры, чем нацистские убийцы, которых переквалифицировали в соучастников или вообще оправдывали. Так, Бенно Мартин, шеф полиции Нюрнберга, был ответствен за депортацию 1000 евреев в Ригу, где большинство из них было убито. Суд принял его утверждение, что он действовал по приказу и под давлением, и в 1953 году признал невиновным. Остававшихся в тюрьме Ландсберг военных преступников выпустили в течение следующих нескольких лет. И после этого их, как Мартина Зандбергера, главу Einsatzkommando 1a, подразделения Einsatzgruppen, нельзя было повторно судить, даже имея новые улики.

Впрочем, были и ограничения. Парламентарии не предоставили Waffen SS те же права и возможности амнистии, что и армии. В 1953 году Конституционный суд отменил постановление Федерального суда и провозгласил, что государственные служащие, будучи составной частью нацистского государства, лишились своих прав (и пенсий в том числе), когда нацистская Германия сдалась. Когда через два года районный суд в Бохуме постановил, что Пауль Вернер Хоппе, комендант лагеря Штутгофф, начавший использовать газ “Циклон-Б” в железнодорожных вагонах, был маленьким винтиком в системе, и приговорил его только к пятилетнему заключению, вмешался Федеральный суд. Такая интерпретация субъективного участия заходила слишком далеко. Определяющим фактором было то, постановил в 1956 году Федеральный суд, имел ли Хоппе решающее влияние на совершение казни как преступления. Был ли он искренним нацистом и верил ли в уничтожение по расовому признаку, было нерелевантно. Достаточно его влияния как коменданта. Федеральный суд увеличил срок до девяти лет. Но даже тогда Хоппе признали виновным лишь как соучастника преступления. Спустя двенадцать лет после окончания войны он оставался единственным комендантом лагеря, осужденным немецким судом, к тому же его рано освободили – уже в 1960-м155. Несколько газет остроумно назвали ситуацию “случайной справедливостью”156.

Почему все пришло к этому? В конце концов, ключевые министры лично пострадали в годы нацизма. Томас Делер, министр юстиции и либерал, был женат на еврейке. У его постоянного секретаря Вальтера Штрауса оба родителя были евреями и погибли в Терезиенштадте. Отчасти это произошло из-за того, что с началом холодной войны политические приоритеты сместились. Конрад Аденауэр был избран канцлером в 1949 году. Его беспокоили коммунисты, а не бывшие нацисты; надо прекратить “вынюхивать нацистов”, сказал он в 1952 году. На следующий год министра по делам беженцев (как стали называть немцев, изгнанных с потерянных восточных территорий) Ганса Лукашека, бойца Сопротивления, сменил Теодор Оберлендер, бывший офицер СА. То, что Ганс Глобке, руководитель канцелярии Аденауэра, дал юридическое обоснование расовых законов 1935 года, в политическом смысле не соответствовало основной цели канцлера – вернуть Германию в западный мир. Но значение имела лояльность Глобке, его фантастическая работоспособность и то, что он знал вдоль и поперек личное дело каждого; Аденауэр в 1961 году сам добился переноса в Бонн следствия по делу Глобке, чтобы иметь возможность затормозить его. Они вместе отбивали все удары вплоть до октября 1963 года, когда ушли в отставку – тоже вместе. За несколько месяцев до этого в ГДР Глобке был приговорен in absentia к пожизненному заключению как соучастник убийств и преступлений против человечности157.

Антикоммунизм был ключевым элементом ДНК новой Федеративной Республики. Он ослаблял давление со стороны западных союзников, которым Западная Германия была нужна в качестве военного партнера. Американцы и британцы, когда-то поощрявшие денацификацию, переключились теперь на реинтеграцию. В 1949 году Уинстон Черчилль лично внес 25 фунтов в оборонный фонд военного преступника генерала Манштейна. Годом позже Джон Макклой, верховный комиссар Американской зоны оккупации, скрежеща зубами, поддался на давление со стороны бывших немецких генералов и заявил, что не знал о том, что “кто-то из благородных немецких солдат утратил свою честь”158. Даже философ-пацифист Бертран Рассел говорил, что нужно смотреть в будущее и работать с немцами, а не напоминать им постоянно об их военных преступлениях. Бывших нацистов не допускали к министерским креслам – Оберлендер явился исключением из правила, – но они заняли предыдущий уровень, аппарат государственной власти. В 1950 году министр внутренних дел Густав Хайнеман пытался не допустить