Читать книгу - "Работорговцы - Альберто Васкес-Фигероа"

– «Веселее»?! – возмутился Арриго Буэнарриво. – Не вижу ничего веселого в том, что нас атакуют обезьяны и змеи. Это, между прочим, боевой корабль, а не Ноев ковчег!

–Дорогой капитан! – раздался ответ. – Если мы потеряем чувство юмора, нам крышка… Разве вас не восхищает мысль о том, что мы прокладываем новый путь к самому сердцу Африки?

– Пока нам не проложат путь к затоплению… – пробормотал венецианец. – Никто мне не говорил ни о обезьянах, ни о змеях.

– Не хочу даже представлять, какое у вас будет лицо, когда появится первая горилла, – заметил другой.

– А что такое горилла?

– Обезьяна почти два метра ростом.

– Вы шутите?

– Нисколько! – последовал ответ. – Спросите у священника. Именно он утверждает, что их здесь так же много, как акул в море.

Маленький человек недоуменно покачал головой, утратил остатки самообладания и, наконец, обернулся к Селесте, угрожающе указывая на нее пальцем.

– Предупреждаю: если на корабль свалится обезьяна двухметрового роста, я возвращаюсь домой, – заявил он.

– То же самое и я! – немедленно ответила Селеста, чем невольно вызвала улыбку у собеседника. – Но не стоит беспокоиться, – добавила она. – Насколько я знаю, гориллы забираются на деревья только для сна.

– И во сколько они спят?

– Ночью, полагаю.

– Будем на это надеяться!

Экспедиция продолжала продвигаться метр за метром с бесконечной осторожностью, прокладывая путь сквозь ветви и водные растения, пока после полудня фрегат не остановился. Второй офицер, командовавший гребцами, вернулся на галеон.

– Я приказал бросить якорь в широком, открытом изгибе реки, – сказал он. – Мне кажется, это подходящее место для ночлега.

– Согласен, – коротко кивнул венецианец. – Чем дальше от деревьев, тем лучше.

– Так я и думал, – уточнил другой. – Хотя есть кое-что, что вам стоит увидеть, прежде чем принимать решение.

– И что же это?

– Лучше я не буду говорить!

С замиранием ждали, пока "Дама из серебра" не повернула и не встала позади фрегата. Лишь тогда они смогли отчетливо разглядеть песчаную отмель на самом открытом участке изгиба реки. Она была буквально усыпана двумя десятками гигантских крокодилов, некоторые из которых достигали четырех метров в длину.

– Вот это монстры! – ошеломленно воскликнул Санчо Менданья.

Венецианец не сразу пришел в себя.

– Нам что, придется ночевать в компании этих тварей? – спросил он.

– Думаю, если только они не умеют карабкаться по веревочной лестнице, мы в безопасности, – заметила Селеста.

– А кто это гарантирует?

Гаспар Ройтер, который присоединился к группе и с тем же изумлением наблюдал за впечатляющим зрелищем, недоверчиво покачал головой.

– Никогда не видел ничего подобного, – пробормотал он. – Но если бы все наши враги были такого размера!

– Что вы имеете в виду? – спросил Санчо Менданья.

– У меня начинает складываться впечатление, что в этих болотах опасность исходит не от горилл или гигантских аллигаторов, а от лихорадки и миазмов, которые в долгосрочной перспективе наносят больше вреда, чем все дикие звери джунглей.

– Тем не менее, – вставил отец Барбас, – я давно пришел к выводу, что тот, кто смог выжить в климате Ямайки, не должен бояться африканского климата. Здесь умирают как мухи европейские белые, а не американские.

– А в чем разница? – спросила Селеста.

– В привычке, полагаю, – уточнил наваррец. – И я имею в виду не одежду, а то, как едят, пьют и, главное, как переносят укусы комаров. Африканские комары, даже местные болотные, просто любители по сравнению с ямайскими, о которых сам Христофор Колумб утверждал, что они – самый жестокий враг, с каким он когда-либо сталкивался.

Возможно, местные комары и правда были "простыми любителями", как утверждал отец Барбас. Но очевидно было одно: они являлись настоящим легионом, который объявился сразу, как только солнце начало скрываться за кронами деревьев.

Тем не менее, это был волшебный момент. Джунгли словно взорвались жизнью: тысячи птиц всех форм и цветов заполнили небо, а за ними огромные летучие мыши, висевшие вниз головой на верхушках деревьев, устремились в воздух за насекомыми.

Позже ночная оркестровая симфония зазвучала с криками, зовами, карканьем и ревом, создавая впечатление, что днем джунгли дремали, а с наступлением ночи все ее существа оживали.

Крокодилы лениво скользнули в неподвижные воды, крупные рыбы выпрыгивали, ловя стрекоз, а с наступлением полной темноты на берегу появился пятнистый леопард, замер, словно раздумывая, как реагировать на вторжение.

Час спустя огни кораблей отражались в глазах крокодилов, что выглядело призрачно, как будто два океанских судна оказались в сердце неизведанного болота.

Лежа на огромной эбонитовой кровати под защитой плотной сетки от комаров, Селеста Гередия долго не могла уснуть, прислушиваясь к голосам джунглей, снова и снова задавая себе один и тот же вопрос.

– Что я здесь делаю? – тихо прошептала она.

И, как всегда, ответа не последовало.

IX

Жан-Клод Баррьер, которого уже много лет никто не осмеливался так называть, был в ярости.

И когда Мулай-Али приходил в ярость, тысячи мужчин, женщин и детей содрогались от страха.

И самое худшее заключалось в том, что на этот раз его жестокий и грозный гнев был полностью оправдан.

Он управлял империей, но эта империя держалась на активной торговле: его люди добывали рабов в самом сердце Африки и доставляли их на побережье, где жадные капитаны работорговых судов устраивали драки за столь ценную «товарную единицу», порой платя за неё в сто раз больше её первоначальной стоимости.

На эти деньги он содержал свою армию и платил местным царёкам, которые развязывали войны, поставляя ему человеческий «товар», а также увеличивал число своих наложниц и размеры своей великолепной цитадели, которая со временем могла стать самым значительным человеческим поселением на правом берегу Нигера.

Но теперь, на некогда оживлённом побережье, не стояло кораблей, ожидающих рабов, никто не платил за них, и, поскольку вернуть их в их далёкие места «происхождения» он не мог, ему приходилось кормить их день за днём, и никто не мог гарантировать, когда снова появятся долгожданные покупатели в спокойных заливах.

А молодой и сильный раб ел много.

А если его плохо кормить, он быстро переставал быть сильным.

А если он уже не был сильным, завтра за него никто не заплатил бы и гинеи. А золотая гинея была монетой, которую чеканили англичане для оплаты раба из Гвинеи.

Содержать в течение нескольких месяцев более двух тысяч молодых людей в ожидании, что, возможно, когда-нибудь вернутся работорговцы, было очевидно разорительным делом, а Жан-Клод Баррьер не привык к убыточным предприятиям.

От своего отца, невысокого, хитрого и жестокого Гастона Баррьера, он с ранних лет усвоил, что в сложном бизнесе работорговли единственное действительное правило