Читать книгу - "Собрание сочинений. Том II. Стихотворения, напечатанные в периодике и найденные в архивах; заметки, статьи - Павел Николаевич Шубин"

хирург и прекрасный товарищ. У Галины Петровны на глазах были слёзы. Мгалоблишвили знает: сколько бы лет она ни работала – всё равно для неё каждый скончавшийся боец и командир – кусочек её сердца, её совести.

Хирург пошёл к больному. Черноволосый лейтенант лежал на спине и безразлично смотрел в одну точку. Из горла раненого вырывался клокочущий хрип. Галина Петровна стояла возле, крепко сжав пальцы.

Мгалоблишвили тоже не спал трое суток. Его выносливости удивлялись все. Раненые, эвакуируясь в госпиталь, спрашивали благодарно:

– Доктор, как ваша фамилия?

– О, ты всё равно не запомнишь. Ну, если тебе хочется – повтори: Мга-лоб-ли-швили. Ну, будь здоров. Бей врага! Теперь мы – знакомые. Приезжай ко мне в гости в Грузию…

Оба врача, посоветовавшись, приходят к одному решению. Галина Петровна остаётся возле черноволосого лейтенанта и миномётчика-казаха, который всё время повторяет: «Сестра, милая… Я буду помирать… Не надо, ничего не надо мне делать».

В эту, четвёртую, ночь Галина Петровна только один раз появилась в землянке, чтобы выпить стакан крепкого чая. Когда она вышла, её товарищи нам рассказали, что Галина Шиндяпина – молодой врач-хирург, в прошлом году добровольно приехала на фронт. Муж её, тоже врач, находился в части, которая была отрезана от своих тылов. Ей рекомендовали подождать, но Галина Петровна с разведчиками пробралась к мужу, а через несколько дней немцы замкнули кольцо.

Часть с боями прорвалась к своим. Галина Петровна как рядовой боец участвовала в атаке. Она шла рядом со своим мужем, сжимая в руке наган…

Под утро, радостная, Галина Петровна появилась в землянке:

– Мои больные чувствуют себя лучше. Ах, какие молодцы! Я отдохну полчасика и пойду…

Но скоро она проснулась и, надев халат, побежала по морозу в свою палату.

– Ну, как? – спросила она сестру, свою верную и опытную помощницу – Розалию Ильиничну Канторер.

– Всё в порядке! Лейтенанта и миномётчика можно эвакуировать.

Обе женщины счастливыми глазами посмотрели на своих больных.

Комбат Колышкин

(Фронтовая правда. 1943, 12 февраля) [в соавт. с М. Эделем]

Начальник штаба прижимался ухом к телефонной трубке и устало переспрашивал:

– Вышел… Куда вышел? К озеру. А кто справа? Нифонтов справа. Ага! А что немцы? Так… ранен… Кто ранен? Как же так, что ты плетёшь: то Колышкин к озеру вышел, то ранен?

Трубка заурчала как живая. Должно быть, ожидающий на том конце провода стал рассказывать о чём-то, горячась и жестикулируя, потому что начальник штаба сказал в трубку:

– А ты не махай руками-то, и так ничего не слышно.

– Кто это – Колышкин? – спросили мы.

– Да командир батальона, – сказал начальник штаба и, вспомнив, что мы только что прибыли в часть, объясняюще добавил: – Впрочем, сейчас он командует двумя батальонами… Вона куда выскочил! – И показал нам на карте две дужки со стрелками наверху. Потом нарисовал красным карандашом третью дужку и направил от неё стрелку на железнодорожную станцию.

– А это – Нифонтов. Он теперь тут.

Мы вышли из землянки в морозную ночь, полную глухого гула наступления. Нам нужно было многое сделать, и мы только через сутки смогли завернуть к начальнику штаба.

– Станцию взяли, – сообщил он нам, – а Колышкина – ранило, второй раз в ту же самую ногу. Осколком… Он теперь к высоте подбирается, а Нифонтов держит станцию.

– Послушайте, – сказали мы, – нельзя ли нам повидать Колышкина?

Начальник штаба покачал головой.

– Вам не пробраться – такой огонь!

И мы снова ушли в подразделения. Часть наступала на трудном направлении. Немцы сопротивлялись с упорством смертников, ещё надеясь остановить нашу пехоту перед высотами и удержать рубеж. Но наши передовые группы уже прижались к подножию высот, в пространстве, не простреливаемом немцами, и настойчиво ползли вверх, расстреливая контратакующих гитлеровцев почти в упор. Где-то там, среди чёрных фонтанов земли и дыма, в мёрзлой воронке сидел Колышкин и руководил боем. Мы потеряли всякую надежду увидеть его.

И всё же мы встретились с ним. Через двое суток мы заглянули в медсанбат. Елена Николаевна Сорокина, некогда – певица Михайловского театра в Ленинграде, а ныне – санитарка, сообщила нам взволнованно:

– Капитан Колышкин приехал!

– Не может быть! Неужели его опять ранило?

– Ранило. В руку… Но почему – опять?

– Потому что он уже был ранен дважды – в ногу. Что? Вам, небось, не сказал? По глазам видно, что не сказал. Ну, где же он?

Оказалось, что Колышкин прибыл сюда вчера. Но, услыхав, что ему придётся эвакуироваться в госпиталь, потихоньку ушёл в соседнюю деревню, где находилась команда выздоравливающих.

Там мы его и нашли. Он лежал на койке – одетый, прижав забинтованную, безжизненную руку к груди.

– Поздравляем вас с орденом Красной Звезды, капитан, – сказали мы, протягивая ему газету со списком награждённых. Он приподнялся, осматривая нас тёмными, по-мальчишечьи хитроватыми глазами; поблагодарил и, видимо взволнованный, заковылял по комнате:

– Спасибо, товарищи, спасибо…

Левой рукой, быстро, отказавшись от нашей помощи, скрутил папиросу и, затянувшись, сказал:

– Вот ведь беда какая – ногу больно. Рука – неважно; и бок – неважно, в нём штук шесть осколков – малюсеньких, как дробинки. Это всё зарастёт. Но вот ногу тренировать надо. Вчера уж в баню сходил. Метров за четыреста. Дней через пять – в полк.

И пока мы записывали, что он – москвич, что учился он в Ленинградском военно-инженерном училище и что ему 22 года от роду, Колышкин смотрел за окно, где от близких залпов стлался иней с тополевых веток. И когда резкому лаю немецких шестиствольных миномётов ответил грозный, похожий на горный обвал, голос наших тяжёлых батарей, он сказал резко и неулыбчиво:

– Правильно! Мы их, гадов, заставим шёпотом говорить…

И все поняли, что он всё время думал о бое.

Лидер штурмовиков

(Фронтовая правда. 1943, 19 февраля)

Алексей Зинченко пришёл в штурмовую авиацию из гражданского воздушного флота. Он знал и умел многое такое, чего не знали его товарищи – молодые лётчики. Немногословный, он своей боевой работой, чёткостью выполнения задач, внутренней собранностью и подтянутостью был живым образцом, которому невольно стремились подражать окружающие.

Став командиром, он добился того, что звено его стало лучшим в части. Его любили за мастерство пилотажа, за отзывчивость, жёсткую требовательность к себе и к своим подчинённым.

Часть была молодая. Не хватало ведущих. Зинченко от вылета к вылету совершенствовал работу своего звена, поучая и строго взыскивая с каждого. И скоро его ведомые – Дядькин, Румянцев, Мяндин – сами стали ведущими. Зинченко лидировал 160 боевых вылетов молодых, у него было чему поучиться.

Сейчас