Читать книгу - "Сестра печали и другие жизненные истории - Вадим Сергеевич Шефнер"

Но мастер Савельев уже знал, как с ними обходиться. Он им: «Вы эту посудину разберете, а металл от нее в переплавку пойдет, а из него уже новые суда строить будут – вот и выходит, что вы вроде не ломаете, а строите».

Ловко им доказал.

Спустились ребята внутрь парохода, взялись за работу – только пыль столбом. А когда стали ремесленники доски отдирать, которыми борта изнутри обшиты, вдруг Васька Чикельдеев кричит: «Ребята, я здесь доски отломал, а под ними, глядите, надпись на железе!»

Ребята сбежались, смотрят. Действительно, на железе борта суриком написано: «Плыви, мой параходъ» (так с ошибкой и с твердым знаком и написано, я сам эту надпись видел потом). И подпись «К. Митюшин». А буквы детские, малограмотные, вкривь и вкось идут и ржавчиной заплыли – однако разобрать можно.

Ребята смотрят и дивятся – какую старину откопали. Ведь это, говорят меж собой, наверно, с самой постройки судна кто-то написал – не иначе. Вдруг один из ребят, Шурик Орехов, догадался: «Да ведь это дедушки Николая Артемьича подпись! Его же фамилия – Митюшин!» А там среди ремесленников был один Колька, Сергеев, кажется, по фамилии. Тот и скажи: «Никакой уважающий себя Николай так не подпишется. Почему тут „К“, а не „Н“? Это Константин какой-нибудь писал. Однофамилец Николая Артемьича». – «Или Кирилл», – кто-то добавил. «Или Клим», – вставил третий.

А тут вмешался у них в разговор еще один паренек – Терехов. Он любитель поспать был, и за это прозвали его ребята «чемпионом затяжного сна». Ну так вот этот чемпион сна и говорит вдруг: «А по-моему, это все-таки Николай Артемьич писал. И вот почему. На днях иду я через проходную и вижу – дедушка в окошко на реку смотрит. А по реке в это время посудину эту буксировали к верфи. И вид у дедушки такой грустный был, хуже быть не может. Смотрит и молчит. Даже не заметил, что я на две минуты опоздал».

Опять начали ребята спорить, чья это может быть надпись.

Вдруг Васька Чикельдеев говорит:

– А чего проще, товарищи, – после смены спросим самого дедушку Николая Артемьича – уж он-то знает, он или не он это писал. Только я спрашивать не буду, пусть из вас кто-нибудь спросит.

Самому-то ему совестно, видно, было к старику обращаться, после того как подшучивал над ним.

Но дедушка наш долго ждать себя не заставил. Как раз к обеденному перерыву подошел.

Тут все ребята облепили его – и давай расспрашивать, он ли это написал. А Николай Артемьич посмотрел на надпись, пожевал губами, головой покачал и ответил: «Да, юноши, это я писал, был такой грех». – «А почему вы так подписались, почему „К“, а не „Н“ Митюшин?» – первым делом ему вопрос задали. «А потому я так подписался, – тот ответил, – что было мне тогда меньше лет, чем самому молодому из вас, и был я малограмотным, в школах не обучался. Да и звали меня все Колька да Колька, был я седьмой спицей в колеснице; Николаем меня никто не называл, и я себя не Николаем, а Колькой считал. Так и расписался».

И рассказал он вкратце, как это случилось.

На завод пришел он работать, когда исполнилось ему, Николаю Артемьичу, десять лет. Было это очень давно, чуть не при царе горохе, а точнее – при царе Александре III. Судозавод, конечно, был не такой, как сейчас, – куда меньше. Работать же приходилось по двенадцать часов в сутки, хоть и мал был. Сперва на лесоскладе доски носил, потом у мастеров на побегушках был – так года четыре прошло. А ему все на постройке судна хотелось поработать: с детства любил пароходы, на реке вырос.

Наконец, на пятом году, доверие ему оказали: пустили на строящийся пароход по внутренней отделке рабочим помогать. И вот пилит он ножовкой доски, гвозди подает, а сам доволен, ног под собой не чует. Наконец-то и он судно строит!

А палуба еще не настлана, небо над головой голубое, солнышко светит… И такая радость его взяла от всего этого вместе – и от того, что он пароход строит, и от неба, и от солнца, – что и слов нет. А как все на перекурку сели, взял он у маляра одного ведерочко с краской да пальцем и написал эти слова на железе и подписался. Сам, говорит, не знает, зачем это сделал.

Ну и попало ему! Тут, как назло, конторщик заявился. Прочел он эту надпись, да за вихры парня: «Сурик хозяйский тратишь зря, сукин сын, да еще на такие слова! Что это значит: „мой пароход“? Не твой это пароход, а господина Семейкина, первой гильдии купца!» Трясет он паренька за вихры да приговаривает: «Может, твоим именем пароход назвать прикажешь? Может, золотыми буквами фамилию твою на нем вывести велишь? У, такой-сякой немазаный!»

После этого час добрый у бедняги виски горели. И уж вся радость прошла тут – понял: работа не праздник. Не на себя ведь тогда работали.

И вот настал день, когда пароход был готов к плаванью. Опробовали его на ходу, молебен отслужили, святой водой покропили всюду, даже машинного отделения не забыли, и нарекли его «Далила» – это по Библии, значит. Там, на низу, пароход «Самсон» был у компании пароходной, что с купцом Семейкиным конкурировала, так Семейкин свою посудину в пику «Далилой» назвал: Далила-то, по Библии, перехитрила Самсона, остригла его, как барашка, и всю силу отняла.

Отплыл пароход, помахал ему Николай Митюшин рукой вослед – плыви, пароход.

Потекли у Николая Артемьича дни трудовые, стал он специальность приобретать понемногу. И ко многим судам он свои золотые руки приложил с тех пор. Был человек он способный, вдумчивый и только нравом невеселый – да и веселиться-то не с чего было ему. Но тот первый свой пароход он не забывал. Как придет на ремонт судно какое с низу, он у матросов спрашивает, как там «Далила» ходит, все ли в порядке.

А те в ответ: «Ничего, крепкий пароход, бегает „Данило“». – Это его в народе так переименовали.

Во время Гражданской войны ранен был осколком Николай Артемьич и из виду пароход свой потерял. А потом узнал: пароход тоже ранен был, он во флотилию входил, в боях с белыми участвовал.

Потом видел он судно это уже в 1930 году – мимо судоверфи прошел, прогудел. И перед войной видел его раз, когда в дом отдыха ездил. Но был пароход уже номерным – зачем, мол, такой старой посудине имя, и под номером