Читать книгу - "Сестра печали и другие жизненные истории - Вадим Сергеевич Шефнер"

Карцев несколько раз прошел по комнате взад-вперед, не зная, что делать. Потом на подоконнике он заметил большую коробку из-под печенья, в которой жена хранила его письма; он открыл пеструю крышку и увидел, что вся коробка полна. Сверху были письма в грубых серых конвертах и без марок – письма войны; под ними он обнаружил свои довоенные письма – они были в хороших конвертах, но почерк на конвертах был небрежен, размашист. И уже на самом дне коробки лежало несколько писем, перевязанных красной ленточкой, – это были те, что он писал до женитьбы. Они были в узких голубых конвертах, адрес Лены был выведен на них аккуратным чертежным почерком, и всюду под ее именем и фамилией в скобках стояло «лично».

Наугад он вынул одно из этих писем и прочел: «Здравствуй, Лена! Удивляюсь, почему ты мне ничего не пишешь? Может быть, кому-нибудь другому ты пишешь чаще? Впрочем, не думай, что я так уж скучаю без твоих посланий. Вчера мы катались на лодке по озеру, чуть не перевернулись. Вообще, здесь в доме отдыха очень весело…»

Все это было так сказочно-далёко и Карцев настолько забыл того себя, каким он был тогда, когда писал это, что ему на мгновенье стало неловко читать эти строки, точно он заглянул в чужое письмо.

Пора было идти выполнять поручение майора. Карцев надел полушубок, перекинул через плечи лямки вещевого мешка и, подойдя к двери, оглянулся на прощанье. Розовый утренний свет уже залил всю комнату, осветил все ее углы. Маленькие домашние туфли виднелись у кафельной печи, и так естественно было их расположение, так правдоподобно были сдвинуты их каблучки и расставлены носки, точно в этих туфлях, прислонясь спиной к печке, стояла невидимая женщина, глядя вслед уходящему. Карцев тихо затворил за собой дверь.

Опять он шел по улицам, опять навстречу ему брели исхудалые люди, и в их тихой поступи было упорство, словно каждым шагом они преодолевали какую-то прозрачную, но упругую среду.

В некоторых переулках, в малопроезжих улицах только у домов вились узкие неровные тропки, а посредине, на мостовой, лежала снежная целина, и тень высоких зданий ложилась на отполированные ветром сугробы. В одном таком переулке, по радиатор занесенный снегом, стоял автофургон, и на его оранжевом, изрешеченном осколками кузове большими буквами было написано «Хлеб».

В одном месте дорогу Карцеву пересекла колонна танков. На их корпусах виднелись свежие стальные заплаты – работа ленинградцев. Моторы танков ревели гневно и уверенно, гусеницы взрывали слежавшийся снег, и люди, идущие мимо, подымали головы и глядели на танкистов, стоявших в люках. Они не махали танкистам руками, не кричали им приветственных слов, но они подымали головы и провожали их взглядами, и это было больше чем приветствие – это было благословение на подвиг.

По дороге Карцев стал думать, что скажет жене убитого. Он не знал этого бойца: пока Карцев лежал в госпитале, тот, верно, прибыл с пополнением и вскоре был убит. Что сказать жене убитого?

Но он ничего не мог придумать, он шел, как в страшном сне: когда хочешь проснуться – и не проснуться, хочешь крикнуть – и не закричать. Так он дошел до нужного ему дома, так отыскал квартиру.

– Мне к Мухиной, – сказал он, когда какая-то женщина открыла ему дверь.

Оказалось, что это и была Мухина. Видно, она только что вернулась с работы, – пальто на ней было расстегнуто, под ним виднелся ватник, и пахло от нее не то мазутом, не то каким-то смазочным маслом. Лицо у нее было полное и бледное. «Плоха», – подумал Карцев, вспоминая, что врач в госпитале почему-то называл такую полноту картофельной.

– Проходите в комнату, – сказала она, и Карцев вошел в комнату, где у горящей печурки сидел мальчик лет семи и не отрываясь глядел на огонь.

– Знаете что, – проговорил Карцев, – я привез вам плохое известие.

– Я уже все знаю, – ответила женщина, – четыре дня как получила извещение. Вы были его другом?

– Да… – промолвил Карцев, – я ведь, собственно, служил с ним в одной части.

– Как он умер? Не мучился, нет? Вы, наверно, были с ним вместе?

– Да, мы были вместе, – тихо сказал Карцев. – Он совсем не мучился, его убило наповал в разведке, на ничьей земле. Нет, он совсем не мучился, – убежденно повторил Карцев.

– А почему ничья земля? – не отрывая глаз от огня, спросил мальчик.

– Это только так говорится, такое военное выражение, – ответил Карцев. – Ничья земля – это тоже наша земля.

– А сын, по-вашему, похож на него? – спросила женщина.

Карцев подумал и сказал:

– Похож. На вас он тоже похож, но на него, пожалуй, больше.

– Ну вот и он то же самое всегда говорил. Да вы присядьте, – и она придвинула стул.

Карцев снял с плеч вещевой мешок и сел на стул. Помолчали. Потом женщина подошла к столу, взяла портрет в широкой рамке из какого-то светлого дерева. Она подала портрет Карцеву.

– Узнаёте его? – спросила она. – Или за войну он изменился, ведь вы не знали его до войны?

На фотографии был изображен молодой мужчина в штатском; он улыбался, и улыбка у него была добродушная, хорошая.

– Да, узнаю, – сказал Карцев. Потом подумал и добавил: – Нет, он совсем мало изменился. Знаете, он очень бодро держался.

Наступило молчание, и стало слышно, как поет в печке огонь и как в соседней комнате тикает метроном в репродукторе.

– Часто он меня вспоминал? – спросила женщина.

– Очень часто, – ответил Карцев. – Все хотел хоть на день приехать, да вот не удалось.

– И я его ждала все время, мне казалось, вот-вот приедет, хоть на день да отпустят.

– Он вас очень любил, – сказал Карцев. – Все время о вас беспокоился. Сам-то тоже голодный был, а все для вас хлеб копил, думал привезти сам. Видите, сколько он для вас сберег, – промолвил Карцев и передал женщине вещевой мешок. – Тут и сахар даже есть.

Женщина развязала вещевой мешок и вынула его содержимое. Она развернула кусок булки, завернутый в два слоя бумаги, и дала мальчику.

– Это, Леня, папа о нас позаботился. И вы ешьте, – сказала она, отрезая кусок хлеба и протягивая его Карцеву. – Не отказывайтесь, ведь вы были его другом.

– Да нет, спасибо, я сыт. Мне ехать пора, – ответил Карцев.

Вскоре он ушел, а через несколько часов уже шагал по шоссе. Долго не было попутных машин. Уже сгущались ранние зимние сумерки, а он все шагал по снежной дороге на север.

И наконец нагнала его попутная машина, и, очевидно, было что-то располагающее в фигуре этого