Читать книгу - "Сестра печали и другие жизненные истории - Вадим Сергеевич Шефнер"

Я подумал и согласился.

В следующую ночь, в свободное от дежурства время, мы с Баркановым в белых маскхалатах переползли через бруствер траншеи и скрытно поползли вперед.

Потом кое-как сдвинули одну рогатку с колючей проволокой и выползли на ничью землю.

Мы тихо ползли по направлению к статуе – там было больше всего трупов.

Немцы, как обычно, непрерывно пускали осветительные ракеты, и, когда становилось слишком светло, мы замирали, прижимались к земле.

Метрах в двадцати от статуи мы действительно нашли на мертвых немцах фляги со спиртом, а в ранцах – несколько плоских консервных коробок.

Мы набили этим добром пустые противогазные сумки, припасенные нами, и уже готовы были ползти обратно. Но в это мгновение одна ракета повисла над нами, и сразу же пули застучали близко, рядом.

– Нащупал, – прошептал Барканов, – сейчас мины начнет кидать.

Мы вдавились в землю, стараясь слиться с нею.

Вдали вспыхивали огоньки выстрелов, над нами повисла новая ракета, потом еще, еще…

По изрытой земле, по снегу, по мерзлым трупам тупо барабанили пули. Невыносимо было лежать, не шевелясь, ожидая смерти, вдавив лицо в снег. Я чуть-чуть приподнялся и взглянул на статую, словно статуя могла чем-то помочь.

Она была совсем близко. В мертвенном астральном свете белых и зеленых ракет она стояла на плоском камне, спокойно вглядываясь вдаль. Фосфорические отсветы плыли по ее лицу.

На миг мне показалось, что улыбка сбежала с ее губ, и лицо ее исказилось, точно она увидела что-то грешное.

Я снова упал лицом в снег, стараясь совсем слиться с землей, и в то же мгновение раздался свист, глухой удар рванул воздух, и на мгновенье все померкло в моих глазах.

– Мину бросил, – прошептал Барканов. – Ты цел?

– Цел, – ответил я, ощупывая себя, – только волной тряхнуло.

Вторая мина разорвалась дальше, а больше мин немцы не бросали, верно, решили, что мы уже убиты.

Мы благополучно доползли обратно.

Дни шли за днями. Был конец марта. Смутное, туманное дыхание весны обволакивало землю. За прорезью амбразуры в холодном надснежном тумане маячили мертвые изувеченные деревья.

И только статуя стояла как прежде. У ее подножия на талом осевшем снегу лежали почерневшие мертвецы, и, когда ветер дул с запада, к нам доносило сладковатый трупный запах, а она стояла над тленом такая же светлая и спокойная.

Но однажды снаряд ударил в ее подножие, и камень, на котором она стояла, распался. Мы так и не прочли, что там было написано. Статуя упала в снег, она осталась цела, но лежала среди мертвецов, среди стеблей колючей проволоки.

А ночью Барканов куда-то исчез. Под утро он вернулся. В деревянной лодочке-волокуше, в которой санитары утаскивают раненых с поля боя, он притащил «богиню спокойствия». Мы вначале удивились – как он смог приволочь такую тяжесть.

– Зачем ты это сделал? – спрашивали мы его. – Ведь ты на верную смерть шел. Чудом не убили тебя.

Но он сказал нам:

– Вот кончится война, так меня люди добрым словом помянут. Поставят опять статую в парке, а вокруг нее все в порядок приведут, все, как до войны, будет.

Тут пришел лейтенант и вначале тоже очень удивился поступку Барканова, но потом подумал и сказал:

– А ты прав, герой. Ты произведение искусства спас. Этой статуе не одна тысяча лет.

«Богиню спокойствия» мы поставили в свой дзот, чтобы ее не повредили пули и осколки снарядов. Так она и стояла у нас в углу дзота. Мы к ней все привыкли, и нам теперь казалось – убери ее отсюда, и станет очень тоскливо.

Настал северный июнь. По вечерам серебряный дым сумерек сонно обволакивал изрытую снарядами землю, зарубцовывал ее раны, и земля вновь казалась созданной для счастья. Влажный и теплый ветер залива доносил к нам запах водорослей, и в траншеях пахло морем и горьковатым древесным соком, сочащимся из обрубленных лопатами корней.

У ручья, трижды менявшего свой путь из-за воронок, на кирпичных осколках грелись пепельно-серые ящерицы, узкотелые голубые стрекозы реяли над острыми, готически изогнутыми стеблями осоки, и из братских могил на дальнем дивизионном кладбище зеленым пламенем била легкая светло-зеленая трава.

В тот день, о котором идет речь, в восемь часов утра немцы начали артиллерийскую подготовку. Черные столбы разрывов частоколом встали над нашим передним краем, волокнистый дым взметнулся ввысь, густой грохот потряс окрестность. Запахло гарью.

Потом начала бить тяжелая артиллерия. Черные утесы разрывов в прожилках пламени с невыносимым ревом вставали и рушились, и зыбкая болотистая почва тряслась, как студень, по ней шли волны – как по поверхности поросшего ряской пруда, в который мальчишки кидают камни.

Осколки, комья земли, обрывки колючей проволоки висели в воздухе, бесчисленные, как пылинки в солнечном луче.

Осколком, залетевшим в амбразуру, убило Кузнецова. Сержант Сбитнев был ранен в живот, я потащил его по осыпавшейся от артогня траншее, но не дошел до пункта первой помощи – вторым осколком сержанта убило, а меня царапнуло по руке. Я вернулся обратно в дзот. Перед тем как войти в него, я оглянулся назад.

Там, вдали, за серой мглой боя, виден был Ленинград.

Каменным кораблем плыл он к нам на помощь по плоской болотистой равнине, мачты его шпилей гнулись от напряжения.

Я вбежал в дзот.

Теперь нас осталось двое, если не считать статую.

Немцы пошли в атаку. Мы косили их кинжальным огнем, но они все шли и шли. Все новые цепи атакующих возникали вдали.

Наш пулемет нагрелся до отказа, в его кожухе клокотала вода, а немцы все шли и шли. Такой упорной атаки мы еще не видывали. Они шли пьяные, приставив к животам автоматы и громко крича, они шли по трупам, не выбирая дороги, – только бы дойти до нас, дойти до нас, ворваться к нам.

Их артиллерия перенесла огонь вглубь нашей обороны, но случайные снаряды еще ложились у передней траншеи.

Мы уже обжигали руки о свой пулемет – такой он был теперь горячий. Мы часто сменяли друг друга.

Внезапно я услышал свист, шипенье, и сразу же меня швырнуло в сторону, и в дзоте стало светло, – стенка была проломлена снарядом. Одновременно я заметил, как упал Барканов, и как кровь широким алым веером ударила из его груди, и как несколько капель крови брызнуло на плащ статуи, на ее спокойное лицо.

Неподвижный, беспомощный, лежал я, и в брешь видны были мне приближающиеся немцы, уже можно было различить их лица.

Теперь я почувствовал близость смерти и в последний