Читать книгу - "Счастливые неудачники - Юрий Михайлович Оклянский"

Не говорю уж, что образ этот ничего общего не имел с тем парадным «отцом народов», денно и нощно пекущемся о благе подданных, которого я вроде бы собственными глазами наблюдал на глянцевой каменной пирамиде Мавзолея из колонны восторженных демонстрантов и что изо дня в день вдалбливала в головы официальная пропаганда. Это был и не тот величественный злодей, который в пору не столь уж давних антисталинских разоблачений даже являлся мне во сне.

Это был совсем иной Сталин, заурядный, недалекий, капризный и злой. Стареющий восточный деспот.

Этот Сталин, играя в бильярд со своим шурином Сванидзе, честным старым большевиком, любимым занятием которого было снайперски класть шары в лузу, доводил того до невменяемости. Положение, действительно, было не позавидуешь. Если Сванидзе, намеренно поддаваясь, не слишком ловко делал подставки шаров у луз, Сталин выходил из себя, не стесняясь присутствующих женщин, кричал: «У тебя глаза в ж…!» С треском швырял кий на бильярдный стол и уходил. Если же Сванидзе принимался играть всерьез и мгновенно разделывал противника под орех, Сталин снова негодовал, впадал в бешенство. И в принципе повторялось то же самое. В конце концов Сталин приказал арестовать и после унижений расстрелял бильярдного партнера. Этот Сталин мучил свою дочь, попирал ее чувства, говорил о ней даже на многолюдном банкете грязные непристойности. Он попеременно арестовывал ее избранников и делал еще многое другое, о чем позже частично поведала в воспоминаниях и сама Светлана Аллилуева. Потешался над своим несчастным сыном Яковом, еще до войны неудачно пытавшимся застрелиться, но только ранившим себя: «Хе-хе, нэ попал!» Это была любимая застольная шутка.

Когда в одной из текущих бумаг, вышедших из недр Правления Госбанка СССР, машинистка допустила механическую описку, по привычке напечатав «Председателю Совета Народных Комиссаров В. М. Молотову», хотя этот пост уже с неделю назад взял в свои руки Сталин, тот учредил правительственную комиссию по расследованию случившегося. Поручено было установить — что скрывается за этой опиской: тонко рассчитанная диверсия или головотяпство?

Комиссия во главе с А. И. Микояном отыскала еще самое гуманное решение: ограничилась тем, что разогнала за некомпетентность и профессиональную непригодность добрую половину аппарата Госбанка СССР. На Политбюро, или на тех посиделках, которые его заменяли, Микоян делал длинный уклончивый доклад. Сталин, расхаживая по ковру, покуривал, долго слушал. Затем прервал и, показывая трубкой на Н. А. Булганина (тогдашнего председателя Правления Госбанка СССР), потребовал от докладчика:

— Прямо скажи — кто он: враг или дурак?

— Последнее, товарищ Сталин! — последовал ответ.

Гроза миновала. Благодарный Булганин чуть не валялся в ногах у Микояна. Такой это был правитель! А в первые дни после фашистского вторжения этот железный властитель совершенно растерялся, пал духом…

Эти и другие истории, слышанные от Г. О. Абова, однажды я подробно передал Эренбургу. Собственно говоря, по своему характеру они были родственны тем красочным эпизодам отношений Сталина к своим ближайшим сподвижникам — Кагановичу и Хрущеву (все-таки, что ни говори, могущественным лицам того времени!), которые живописал Эренбургу сам Хрущев на встрече с ним в 1956 году.

Илья Григорьевич слушал внимательно и с интересом. Потом перебил (запись его ответа сохранилась в дневнике):

«— Сталина мельчить нельзя… — сказал он. — Он ведь вон куда забрался! Менял друзей, расходился с ними, снова привлекал их и использовал против других…»

В дневниковой записи сохранился и еще один разговор с И. Г. Эренбургом о Сталине. Речь вначале зашла о Светлане Аллилуевой, недавно объявившей себя «невозвращенкой».

Привожу еще один отрывок из записи 15 марта 1967 года: «И. Г. говорил о Светлане Сталиной. Где-то в 1956—57 гг. получил от нее письмо. Она откликалась на очерк (Эренбурга) „Уроки Стендаля“. Писала, что многое переоценила, осознала, письмо было умное, искреннее. Не называя имени отца, она писала, что относится теперь ко всему по-другому. Производила впечатление человека далекого от политики.

В те годы ее вызывал к себе Молотов, спрашивал, не она ли передала Д’Астье снимки из семейного альбома для его книги о Сталине, вышедшей во Франции. Д’Астье — левый голлист. По словам Эренбурга, снимки она-таки передала.

— Вот посмотрите эту книгу, — сказал И. Г. — она будет вам занятна… Для меня в ней интересны только эти семейные снимки.

На фотографиях в книге Д‘Астье — две жены Сталина. Красивая грузинка и не менее симпатичная — Н. Аллилуева. Несколько раз — Сталин и Киров, рядом. Один раз — стоят на палубе яхты вместе с девочкой Светланой, примерно 1926 год. У Кирова очень простецкий вид, помятая одежда, пузырящиеся на коленях брюки, похож на заводского культпросветработника…

Очень страшный снимок — грузинские коммунисты развлекаются на даче в жаркий летний день: Сталин и Енукидзе с „шапочками“ из носовых платков на головах, усатые, небритые, почернелые, возбужденные лица, оба явно пьяны, вид разбойничий. Типичные пираты. Полуизогнувшись, шутливо ощерились перед объективом. А через несколько лет один расстрелял другого!..

Похороны Аллилуевой: погребальная процессия, катафалк, запряженный лошадьми, движется по Охотному ряду. Подписи: „Публичные похороны, на которых Сталин не присутствовал…“, „Аллилуева отравилась“… Сталин — спиной к объективу, несет на руках с отцовской нежностью семи- или восьмилетнюю Светлану, спящую… И вот теперь эта девочка сбежала за границу.

— Она, наверное, очень обиделась, — объясняет И. Г., — что ей не дали возможности поселиться с мужем (индусом) в Индии, для него наш климат был губительным…

Кончается книга Д’Астье двумя снимками: Троцкий, изуродованное лицо залеплено пластырями, на смертном одре, и на следующем листе — лежащий Сталин, крупные руки на переднем плане, „руки вождя и кормчего“, как, помню, писал А. Сурков под этим портретом в траурном номере „Правды“, — тоже на смертном одре, оба в последнем успокоении. Два вечных соперника, два врага перед лицом смерти…

В фотолетописи, приложенной к книге, попадаются, так сказать, снимки „измельченного“ Сталина. Но финал — „фотореквием“ — все-таки торжественный и возвышенный. И. Г. — наверное, в который уже раз! — рассматривает фотокомпозицию…»

X

Мемуарная книга Эренбурга соткана не только из многих десятков и даже сотен портретов людей, которых во плоти и красках созерцает читатель; она соткана еще — как бы это лучше сказать? — из вынужденных пробелов, изъятий, усекновений, ненатуральных пауз и тому подобных фигур умолчания. Примерно так иногда в живописных галереях красуются пустые багеты или даже только пришпиленные объяснительные таблички на месте отсутствующих картин.

Все эти «белые пятна» в подавляющем большинстве случаев — следы цензуры, плата художника за новизну мысли и верность истине, с какими обрисованы и выставлены на суд людской итоги собственной жизни. Ведь кромсается, вырезается, уродуется часто самое