Читать книгу - "Жестокие всходы - Тимофей Николайцев"

но обошлось… Луций держался важно и шёл, опираясь на плечо Эрвина — ходить по-другому пока не позволяли отшибленные насмерть ноги. Длинная, не по росту, накидка — была похожа на одеяния паломника и отлично скрывала его мальчишескую худобу. И кисти рук, скрюченные, сплошь усеянные синюшными следами затянувшихся порезов и обширными коростами ожогов — признаками молельных самоистязаний — так же не вызывали у любопытствующих особого желания заглянуть под капюшон. Та же часть лица, что оставалась на виду, не прикрытая капюшоном — одрябшие щёки… подбородок, весь сморщенный, хотя и безволосый… кончик носа, который за одну ночь заострился и сделался крючковатым — и вовсе делала его похожим на старика.

Кривощёкий исправно суетился рядом — что твой пёс на поводке. Ни дать, ни взять, вышколенный ученик в услужении.

Хозяин трактира заинтересованно взглянул в их сторону, когда они вошли, но почти сразу же отвернулся, отвлёкшись на кухню. Они расположились в углу, подальше от входа, и Кривощёкий, шустро метнувшись, заказал своему хозяину печёный козий бок, чашку мясного бульона с луком и мягкого пшеничного хлеба — пищу состоятельных старцев. Себе он не взял ничего, хотя нос его трепетал от запахов. Но правила таковы — ученик за столом прислуживает хозяину, а уж потом может подчистить его тарелки.

Одолев минутную робость перед взрослым местом, Луций отправил Кривощёкого к хозяину за низкой скамейкой — подставить под ноги, и Кривощёкий её получил без долгих объяснений.

Люди входили и выходили. Луций видел, как они задерживались на крыльце, опасливо поглядывая на небо. Но тучи ярились почем зря — дождь временами начинал падать, но луж на мостовой так и не понаделал — рассыпался о черепичные скаты, отскакивал от ступенек крыльца, падал в пыль, собираясь в ней шариками подвижной ртути. Пухлые заросли полыни, обильно и повсеместно разросшейся в городе — лишь пригибали головы, бросая с соцветий жгучую пыльцу.

Заборы торчали поверх, серели — глухо и безучастно.

Наконец, Луций увидел тех, кого весь прошлый день выслеживал Кривощёкий. Два коренастых мужика — неместные возчики — удачно расселись за соседним столом. Оба держались настороженно — тяжело зыркнули в его сторону, отметив, как болтаются в полусажени от пола его ноги, быстро присмотрелись к тарелкам, к хлебным ломтям, высокой супнице из белой глины. Луций выразительно щёлкнул пальцами и указал Кривощёкому, чтоб тот поправил скамейку. Возчики хмыкнули и потеряли к нему всякий интерес. Терпкий и густой запах лошадиного пота шёл от них. Оба были умеренно бородаты и неровно, будто бы наспех, острижены — на космах резко выделялись следы ножниц. Тот, что сидел ближе, был одет в войлочную расстегайку, перепоясанную куском вожжи вместо пояса.

Жрали они такую же гадость, в какую и одевались — дрянную жареную колбасу, нашпигованную чесноком вместо жира. Хозяин даже тарелок им не подал, а бросил на стол чугунный блин сковороды, с которой скворчало и брызгало.

Они молча и жадно принялись жрать — наперебой тыкая вилками. Потом, словно врага прикончив первый голод — насупились и склонили друг к другу равно наморщенные лбы.

— Плохо… — начал тот, что носил расстегайку.

И второй согласно кивнул в ответ.

— Совсем плохо всё! — не унимался первый. Он словно выманивал товарища на откровенность, но тот больше жевал да помалкивал. — За мешок овса уже две серебром берут. Куда уже? Лошадь вон уже покормить дороже стоит, чем самому нажраться… А ей что — сунет морду в торбу, полмешка и нет… Хоть в трактир её вместо себя води… Мясо пока дёшево — горожане наперегонки скот режут.

— Ладно тебе, полмешка за раз-то… — не выдержал, наконец, второй. — У меня обе лошади полмешком сыты!

Первый только отмахнулся от него — не о том, мол, речь. Не о том. А о чём? Да не знаю… И пошла, пошла — настороженная, вполголоса, трепотня: что-то совсем паршиво тут становится. Раньше ездили — город, как город был. А в этот раз с обозом пришли — как-то не так у них тут всё… Бурьяном везде поросло, видел? Улицы заросшие стоят — будто просеки. И поля сорняком наглухо затянуты. Вроде второй раз уж сеять пора, а народ не сеет. И пожар за пожаром. Красные петухи — будто прямо из-под-земли родятся. За оврагом, местные говорят, полгорода сгорело… Так то пригород, не город — избы, не дома… Да не о том сейчас, не о том…

Луций слушал, безучастно жуя печёную козлятину. Сам он уж и забыл, когда в последний раз выпадало есть что‑нибудь, кроме постной крупяной похлебки, но сейчас вкус мяса почему-то оставил его равнодушным. Сначала, при виде принесённой ему тарелки, Луций запаниковал — что начнёт глотать мясные куски не жуя, и тем самым себя выдаст. А потому — долго сидел и уговаривал себя терпеть, не терять степенности. На деле же — через силу и с видимым отвращением ковырял вилкой. Лакомое блюдо — молодое мясцо, сочное, пропечённое, полная серебряная мера за него уплочена. Покойный дядька Орох вполне согласился бы умереть за такое ещё один раз — а вот, гляди ж ты, совсем не лезло внутрь. Луций жевал и сглатывал, словно выполняя неприятную работу.

— Доходный дом сгорел прошлой ночью… — между тем напомнил расстёганный своему спутнику. — Прямо ведь на Ремесленной, в конце которой и стоим. От самой коновязи видно было, как там вовсю полыхает. И знаешь, кум — огонь нет-нет, да как окрасится синим… Видел? Словно приговорили дом-то!

— А может, и приговорили? Откуда тебе знать?

— Да брось, кум — ни одного Духовника рядом не было. Жандармы, и те лишь потом подоспели. Народишко набежал с ведрами, а что делать не знает — то ли тушить, то ли пятиуглиться… Так и стояли, пока крышу не развалило… Эта Ремесленная — и так не слишком-то прямой была, а теперь по неё ещё кругаля давать.

— С чего это?

— Так известно, с чего — с доходным домом, что сгорел, пусть и непонятно пока, да Духовники его, наверняка, задним числом Приговорённым объявят. Смекаешь? А на другой стороне бывшего кузнеца дом, так тот — точно Приговорённый. Меж двух таких домов, сам знаешь — нельзя ездить, лошадей попортишь. Значит, будут теперь новую дорогу мостить — через чьи-то дворы. Народишко и так уже на нас недобро смотрит… А ну, как лошадей начнут к рукам прибирать — мол, камень для мостовых возить нужны лошади. А наши — без дела стоят на самом виду…

— Стоят, и пусть себе стоят… — отрезал его товарищ. — Мы — вольные