Читать книгу - "Жестокие всходы - Тимофей Николайцев"

— Что? Хотите нанять их? — не поворачивая головы отвечал ему трактирщик.

Как и все, кто привык якшаться с мутным народишком — он будто бы разговаривал с грязной посудой на столе, а вовсе не с ними. Вопросов он почти не слушал — отвечал быстрее, чем Кривощёкий успевал их задавать. Наверняка, мог наизусть повторить великое множество подобных бесед:

— Нет, эти двое — не местные… — Голос у него был под стать фигуре — нескладный и медлительный… будто выдувался пузырями. — Но я их знаю. Тот, что в расстегайке — это Уда, у него сивая кобыла — хорошая лошадь, не кляча. Он скользкий тип, но старшина вроде держит его в кулаке… Старшина обоза — это тот, второй… Сейчас его зовут Симоном, хотя раньше называли Петр…

— Почему так? — не удержался спросить Кривощёкий, но трактирщик только усмехнулся в ответ:

— Они вольные и работать на Храм никогда не нанимались… если когда-то и клялись кому‑то, то только своим лошадям… Так что — кому какое дело, если кто-то из них однажды захочет зваться иначе? Но если добрые господа желают знать…

Кривощёкий, чуть помедлив, добавил к выложенным на стол монетам ещё пару…

— Я думаю, что старшина Симон однажды пропил удачу, вот и сменил имя, пытаясь запутать судьбу… — сказал трактирщик, по-прежнему не поднимая головы. — Раньше в его обозе было до двенадцати возов…, а теперь вон — и полудюжины не наберётся. В основном они возят пиленое дерево и лущёный горох с Дальних Хуторов. Обратно везут соль, сукно и всякую дребедень. Ничего серьёзного… Появляются в нашем городе то ли раз, то ли пару раз за месяц — и раньше всегда уезжали до Воскресенья… Лошадей своих держат при постоялом дворе и живут там же. Четвёртая коновязь… Спасибо вам, добрые господа…

Он сгрёб рассыпанную перед ним мелочь и уплёлся к себе, шлепая на ходу пятками.

Луций задумчиво смотрел ему в след. Всё сходилось: четвёртая коновязь, сивая кобыла и рядом ещё пара — два рослых битюга, оба с роскошными пегими гривами, у одного неровно обрезан хвост… Всё так, как ещё вчера выведал Кривощёкий. И вроде бы, он и сам уже не раз видел эту парочку у входа в трактир…

…Значит, именно эти двое и привезли с собой соровата… человека-дерево, слугу трухлявых богов, едва не настигшего Луция и не отнявшего…

Тяжёлым маятником внутри головы качнулась злоба — аж под глазами заломило.

Луций почувствовал, как теплеет и напрягается обух кирки, скрытый от чужих глаз под мешковиной. Он стиснул на нём узловатые пальцы, опершись на кирку, как на короткий посох. Возчики явно говорили о сундуке соровата, который тот оставил в обозе. Сам старик теперь его уже не заберёт, но… кто сказал, что сороват орудовал тут в одиночку? Кривощёкий? А что, если Кривощёкий ошибся, посчитав целую ватагу близнецов-стариков за одного-единственного? Или что в скором времени сороваты не пришлют в город нового эмиссара? Нет, чего бы он там не проволок в своём сундуке, Луцию надлежит с этим разобраться…

Он подумал так, и голос-внутри-мощёного-камнем-пола прямо через железо кирки, завибрировавшей в его руках — ожил, одобряя: ДА… ДА… ПРАВИЛЬНО… СВАЛИВ ДЕРЕВО, КОРЧУЮТ И ПЕНЬ… ТАК ПУСТЬ УЗЛЫ ЕГО КОРНЕЙ, ЭТИ НЕНАСЫТНЫЕ ДЕРЕВЯННЫЕ ЗМЕИ, СОСУЩИЕ ИЗ ГЛИНЫ СОК И СИЛУ — ТОЖЕ КОРЧАТСЯ И ШИПЯТ, КАК ГОРЯЩИЕ ГОЛОВНИ, ОКРОПЛЁННЫЕ ДОЖДЁМ… ПУСТЬ НИЧЕГО НЕ ОСТАНЕТСЯ ПОСЛЕ НИХ — ТОЛЬКО ЗОЛА, ТОЛЬКО РАЗВОРОЧЕННАЯ ЗЕМЛЯ, ИЗ КОТОРОЙ ОНИ ВЫПОЛОТЫ…

Что-то он был больно многословен сегодня… Не к добру.

Луций утвердительно стукнул об пол рукояткой кирки, слезая с бочки. Вышло довольно громко — несколько человек обернулись на него, но тут же поспешно отвели взгляд.

А Кривощёкий — тенью метнулся вперёд, распахивая перед ним дверь.

Небо серело сквозь зазубрины драного карниза. Дождь всё собирался и собирался — мошкара сновала между редкими каплями, без особого труда от них уворачиваясь.

Возчики уже подогнали лошадей и послушно ждали, поставив свои телеги на другой стороне Тележного Спуска. Расстёганный, перепоясанный вожжой Уда что-то оживленно нашёптывал Симону, своему то ли куму, то ли старшине… или кем они там приходились друг другу… Завидев Луция, показавшегося из дверей трактира, они прекратили шептаться, уставясь на него через дорогу.

Сивая кобыла без конца трясла головой, выгоняя из ушей набившуюся мошкару. Кони старшины Симона — те, что с пепельно-серыми гривами — стояли спокойно. В телеге намокала распушенная солома, и на передке угадывалось под темной рогожей что-то угловатое и громоздкое, размерами со скамью на пару человек.

Обронив возчикам какой-то невразумительный жест, Луций прошёл мимо них… и они, помешкав для приличия — всё‑таки разобрали вожжи и тронули телеги следом. Даже не оборачиваясь, Луций слышал, как они визжат осями, разворачиваясь, и как дребезжат ободьями по булыжнику мостовой. Неспешно миновав пару кварталов, Луций спокойно свернул в первый же подходящий проулок и всё так же, не оборачиваясь, двинулся вдоль заборов и дровен. Тележный скрип последовал за ним — возчики решили, что их телеги уже одобрены, и они прямо сейчас и начнут грузиться. Они даже повесели, зычно подбадривая лошадей у него за спиной — раз наниматель до сих пор не заговорил с ними о цене, да ещё и легко выложил залог, да ещё и пивом напоил, значит не скаред какой-нибудь, несмотря на толстый кошель, и не торгуясь заплатит столько, сколько они попросят…

— Нет, что не говори, кум Симон, не все состоятельные господа — жадины… — сказано было как бы между собой, но с той долей громкости, чтоб и он наверняка расслышал. — Это те, кто только-только карман набил — те ещё к звону в своём кошеле не привыкли, вот каждый грош и считают. Настоящие богатые господа — не жадничают. Понимают, как трудящему человеку жить тяжело, сколько лошадкам кушать хочется. Богатые господа и набавят нам за старание, а мы им — почёт и уважение… Со всем нашим удовольствием…

Да, это явно предназначалось для ушей Луция.

Старшина Симон молча и хмуро шагал рядом со своей телегой, зато расстёганный Уда — тот пел соловьем.

Проулок пошёл дугой, накреняясь заборами, потом постепенно заузился. Луций с Кривощёким шли посередине, ещё по утоптанной земле, а возчики же, поспевая рядом с телегами, уже шлепали сапогами по теснящей их с боков полыни. Даже разговорчивый Уда, наконец, примолк…

Они миновали заросший бурьяном пятак, последнее место — Луций знал это — где лошадь могла бы спокойно развернуть оглобли. Это была уже не Ремесленная, но бывший дом старого Линча