Читать книгу - "Жестокие всходы - Тимофей Николайцев"

Луций пытался отдышаться, опираясь на Кривощёкого, как на костыль.

Сразу несколько стекол третьего, самого верхнего этажа, вынесло пламенем. Теперь дом напоминал зажжённый примус — языки огня венчали его крышу по всему периметру. Тяжёлые багровые клубы перекатывались внутри дома, видимые сквозь нижние окна. Из пролома парадной двери, которую высадил сороват — по-прежнему валил дым, и ложились на мостовую блики издыхаюшего огня. Видимо, первый этаж выгорел весь…

Враз, словно опомнившись, заголосили молчавшие до сих пор собаки.

Со стороны Тележного тоскливо забренчал глухой, будто мятое ведро, пожарный колокол.

Не двигаясь с места, они долго стояли молча — ощущая, как каменная скала огромного доходного дома исходит жаром, будто гончарная печь.

— Ты здесь всё время околачивался? — спросил Луций, наклонившись к уху Эрвина, к поганой его щеке.

— Всё время, Хозяин! — нервно закивал тот.

— Кто-нибудь смог выбежать? — спросил тогда Луций. — Оттуда…

Обрушились этажные перекрытия, не дав ему договорить — огонь выкатился из парадного и с треском принялся терзать деревянные балясины вокруг крыльца. Споро, как опилки из-под двуручной пилы, отлетали гаснущие в воздухе искры. Чёрным сухим дождем падала сверху опалённая мошкара.

— Нет, Хозяин… — теперь Кривощекий, не очень-то доверяя голосу, мотал головой.

Что-то ухнуло и сместилось под самой крышей, где сходились вместе черепичные пласты. Снова метнулись в небо снопы искр — таких крупных, будто снялась с крыши перепуганная воробьиная стая. Кровля тяжело просела на один бок… мгновение она удерживалась, колеблясь и балансируя, потом поползла — складываясь, проваливаясь внутрь дома. Обнажился пылающий остов балок. Пламя, торопясь, догладывало последнее деревянное, что могло найти…

— А… — начал было Луций и осёкся…

Что он хотел спросить? Уцелел ли кто-то из родных? Мать? Тётка Хана? Почему‑то это совсем мало интересовало Луция сейчас. Да и глуповатым показался бы его вопрос… тем более, что Кривощёкий вроде бы уже и ответил ему. Правда, Луций тогда говорил лишь о соровате. О высоком сухом старике, в гневе столь похожем на дерево в бурю… Выбежал ли он? Нет, конечно — дереву не место в огне, только земля и камень смогут его пережить.

Луций скосил глаза и посмотрел на Эрвина — заметил ли тот хоть что-то на его лице? Но Кривощекий молча таращился на огонь… и в глазах его, кроме этого огня — отражались лишь ужас пополам с восхищением…

Только в бурьяне Кривощёкий смог его худо-бедно расшевелить… иначе он ещё долго глядел бы на своё бывшее окно из-под век тяжелых, припорошенных пеплом.

Луций будто бы оцепенел — беззвучно падали секунды, одна за другой… и, упав, так и оставались лежать подле его ног — словно нападавший осенью снег, словно сброшенная к холодам листва у подножия сонных дерев. Луций недоумённо смотрел на эти груды истлевшего, ни на что уже не годного времени… Его уже не оживить. Оно было бездарно истрачено. Теперь можно лишь поворошить мёртвое время ногой — может быть тогда все эти секунды вяло зашевелятся…, но это совершенно не будет похоже на их прежний стремительный и неуловимый трепет.

«Не будет!» — так он подумал, прежде чем обессиленно клюнуть носом.

Тотчас, без всяких предварений, ему начало сниться — он один стоял посреди леса. Сквозь частые ветки над головой придурошно мелькала жёлтая луна. Стволы обступали Луция со всех сторон, тесня его так, что и шагнуть было некуда. Столь густых зарослей Луций, городской пацан, никогда и не видывал прежде.

Он всё же сделал в этом явном сне попытку двинуться куда-то вперёд — и, к его изумлению, сплошной частокол стволов сломился и пал под его ногой. Он сделал ещё несколько шагов, таких же робких и осторожных, пока не дошло, наконец — не лес качался вокруг него, а заросли бурьяна.

Стволы хоть и выглядели толстенными, сплошь в узловатых наростах, но оставались, по сути, всё той же травой — сухой, ломкой, пустотелой внутри. Скоро Луций приспособился продираться сквозь неё — просто наступал у самого корня, с хрустом переламывал стебель и протискивался на шаг. За ним уже образовалась узкая ломанная просека. Луна заливала её серебряным светом, разделяя надвое черноту догорающей вместе с его домом ночи… будто это мамка резала ломоть праздничного пирога и, качая лезвием, разделяла обе половинки — на сейчас и на утро… Задумавшись об этом, Луций затосковал было…, но стебли надламывались и корни под ними рвались — всё шло так, как и было положено…

Скоро заросли сделались хилее и реже — впереди замаячила подсвеченная луной каменная кладка. Ещё через несколько шагов Луций различил очертания обвалившегося угла — остатки стен поднимались из травяного сухостоя. Вот и каменный карниз — навис, наконец, поверх головы, загородив луну. Сделалось совсем темно. Луций обошёл угол и двинулся наощупь вдоль стены — трещины на ней криво ухмылялись ему, будто приветствуя. Почти сразу же он запнулся обо что-то. Переводя дух, он облокотился на стену и рукояткой кирки прощупал темноту впереди себя — там осыпалась, расползаясь от малейших прикосновений, шаткая кирпичная груда… видимо, всё, что к этому времени осталось от крыльца старого Линча. Дверной проём виден не был — скорее угадывался впереди.

Абсолютной тьмой был затянут проход — словно заплетён наглухо чёрной паутиной.

Но делать было нечего — Луций выставил вперёд кровоточащую от порезов ладонь и подался в эту темноту, продавил её… Темнота упруго растягивалась, уступая, насколько могла…, а потом вдруг начала рваться. Словно он тянул размоченный в кипятке воловий пузырь — расползалась под пальцами липкая плёнка. Луций накрепко зажмурился и шагнул вперёд, полностью отдаваясь этой рвущейся тьме… и та пропустила его сквозь себя — звучно шлепнув краями, сомкнулась за его спиной.

Он открыл глаза и тотчас сощурился от обилия серого, лишённого теней света внутри.

Свет падал отвесно и, пленённые им, пылинки-секунды суматошно вытанцовывали в нём.

Луций задрал голову, но не увидел вообще ничего, что могло бы испускать этот свет. Как не испускает явного света гниль на трухлявой колоде, но, однако, светится по ночам. Может, это сопрели и светятся сорняки, оплётшие дом и заменившие ему крышу? А может, это само небо мерно фосфоресцировало над домом — будто и там, в небе, невидимое глазу, что-то тлело…

Внутри было необычайно тихо — перестав слышать звуки пожара, Луций теперь отчётливо различал даже стук собственного сердца. Да, что там сердце… каждый его шаг, даже самый тихий — полон был громогласного эха. Каждый вздох веял тяжёлым ветром, что смерчами обтачивал углы. Каждое его движение, даже самое мимолётное, порождало шорох