Читать книгу - "Жестокие всходы - Тимофей Николайцев"

отмечен был никаким уродством ни при родах, ни во младенчестве, как этот его кривощёкий дружок, например… А вот, гляди — на дюжине лет поймал, видать, дурную болезнь. Эх, горе материнское… Что тут поделать? Докторов в городе оставалось — наперечёт, не по карману для них были доктора. Авось само пройдёт. Пусть и не выправится, дальше бы только не гнило, не тронуло бы этой хворью ни костей, ни кулаков… А лицо — что лицо? Для мужичка лицо не главное… не воду с лица пить!

Тётка Хана же — наотрез отказалась ухаживать за Луцием. Это было ему только на руку, и он до самого вечера спокойно устраивал Эрвину аудиенции…, но Эрвин приходил с докладами и уходил с поручениями, так что к концу дня одиночество начало тяготить. Тут уж ни то, что с самим собой, ни то, что с голосом-в-камне… с самим камнем заговоришь:

— Для чего не время? — одними губами спросил Луций, прислонив их к глубокой каменной щели… и сам себе показался вдруг таким же жалким, как Эрвин Кривощёкий казался ему только что.

НЕ ВРЕМЯ ОБНАЖАТЬ КЛИНКИ И ЗАНОСИТЬ МОЛОТЫ… — помедлив, ответил голос-в-стене. — НЕ ВРЕМЯ ЧЕРТАТЬ СВЯЩЕННЫЕ СИМВОЛЫ, ДАВАЯ ЧЕРЕЗ НИХ ХОД НАШЕЙ СИЛЕ…

— Почему? — осмелился переспросить Луций. — Я же сделал всё, что было велено! Я посеял сорные травы, чтобы они смешались со съедобным зерном. Я вошёл тайком в самый богатый двор… я казнил сторожей… я открыл ворота и впустил в город войско малых сих… Всё, что было сказано мне во сне — я исполнил в точности. И я слышал обещания — про ночь, которая изменит всё! Я не вижу пока особых перемен…

Голос-внутри-стены не отвечал, но был тут, рядом — прямо около прижатого к каменной кладке Луцева уха… будто взвешивал что-то, раздумывал. Луцию показалось даже, что чёрные трещины перешёптываются друг с другом:

Не время… он мал, тщедушен… потому, что не вкушал от тела земного… не выдержит… он слаб… они все слабы… он не дышал землёй…, но кровь, но семя… он не рвал корней…, но в крови уже хватает железа… в его семени нет ещё жизни… это сын, а мы знали отца… нет, он не рвал корней, а потому слишком связан ими… пусть рвёт корни… ТОТ сожрёт его… нет, он мелкий и шустрый… он ещё мал… слишком рано… пусть рвёт корни… т-с-с — он слышит нас… да, он быстро соображает… дайте ему попробовать силы… он ломок, его ещё клонит ветром… ТОТ убедит его, переманит… нет, он слишком глубоко пророс…, но ТОТ — будет ломать… он выдержит… дайте ему попробовать… пусть рвёт корни…

СКОРО У ТЕБЯ БУДЕТ ВОЗМОЖНОСТЬ! — подвёл голос-в-стене неумолимую черту… и затих — опустился на дно и улёгся на дне…

— Какая возможность? — не унимался Луций, ничего толком не поняв во всей этой какофонии треска и шёпота.

Но голос-среди-камней лежал молча… свернувшись, как змея в норе.

Тогда Луций смирился, отставил кирку прочь. Едва пальцы разжались, как она вновь отяжелела — грохнула об пол, выбив из досок барабанное эхо.

В соседней комнате устало всполошились — дверь заскрипела, шаги заторопились по коридору.

— Плошку выронил… скользкая! — виновато и нарочито сонным голосом сказал Луций… и шаги осеклись возле его двери, раздражённо ушлёпали восвояси.

А Луций тут же настежь растворил окно, несмотря на мошкару — воздух в его комнате был затхлым, как в сарае, где хранятся пыльные мешки и лопаты с налипшей сухой землёй.

Сарай тоже способен дать крышу над головой, но вот фундамента, опирающегося на слой твёрдой глины — не имеет. А потому — даже самый добротный сарай не может быть человеку домом, это каждый с пелёнок знает. А ещё ведь и Духовники теперь должны благословлять фундаменты домов — иначе особый нежилой запах вечно стоит там. Стоит только зайти внутрь и дать ноздрям дрогнуть, дать им коснуться этой странной смеси земляных запахов, как станет понятно — жить здесь нельзя! Не просто неприятно — опасно! Можно только временно находиться в нём — укрываться от непогоды или пережидать ночь. Но даже бродяги, или погорельцы, занявшие пустующие сараи — не живут долго. Только Лентяй-Коровник способен подолгу ночевать в шалаше и не заболеть.

Измаявшийся от безделья Луций сидел прямо под распахнутым окном, привалившись спиной к наружной стене, и от безделья поигрывал киркой, выскребая ею что-то на досках. Мошкара суетилась над подоконником, но чуяла разогретый на свече жир и не шла дальше. А где-то в глубине дома — ритмично поскрипывали половицы. Это, должно быть, господин Шпигель, как неприкаянная душа, скитался по коридорам и комнатам хозяйской половины, горюя по дню завтрашнему, полный гнетущих предчувствий.

Или это недавние судороги дома его разбудили, и он теперь метался, в испуге от новых трат ощупывая стены — не слишком ли затянул с ремонтом, не пошли ли они трещинами?

Луций так и сидел — слушал его шаги, пока господин Шпигель, наконец, не угомонился. Половицы смолкли. Потом, едва слышно, открылась и затворилась входная дверь внизу.

Этот звук не насторожил Луция ни сразу, ни позже — он как раз глубоко задумался о том, что почему-то опять, как сразу после гибели отца, он не ощущает это место своим домом. Будто для него это — тот же сарай, пусть и каменный, двухэтажный… место временного пребывания. Место, где он пережидает что-то. Скорее всего — он пережидает… детство. Луций невесело усмехнулся. Да, наверное… Когда отец пропал в Колодце — всё стало не так… Завела ли мать другого мужика? Этого Луций не знал, да и не особо желал узнавать. Мать исправно приходила домой ночевать, но всегда — далеко уже заполночь. Стирает она где-то бельё или шьёт, а может, прибирает кому-то комнаты — Луций тоже не ведал. От неё никогда не пахло мылом и горячей пенной водой, как от прачки Фа, но иногда пахло духами. Работы на дом мать не приносила, и никогда не пыталась наняться к господину Шпигелю. Хотя, это последнее — легко объяснялось скупостью их домовладельца.

Так что, работает она на трёх хозяев или просто спит с одним из них — ему было не особо важно. Мать ещё молодая…

Задница затекла от долгого сидения на полу. Время было позднее, Луцию хотелось лечь и вытянуться, но мятая постель после всех этих мыслей вызывала у него лишь отвращение. Даже прикасаться к ней не хотелось.

Пытаясь занять себя хоть чем-то, он запихнул все разбросанные манатки обратно в отцовский