Читать книгу - "Глаза Моны - Тома Шлессер"

палкой с острым наконечником. Все разворачивается на обширной зеленой равнине, слева лесистый холм, из-за деревьев проглядывают крыши двух домиков. Сцена представлена в косом ракурсе, так что вспаханные полосы земли, уходя вдаль, смыкаются где-то в точке, расположенной слева, вне пространства картины. Благодаря созданной этим приемом перспективе кажется, что фигуры людей и животных, увеличиваясь от левого края к правому, еще и поднимаются по наклонной плоскости. Шестерки волов запряжены попарно, почти все они беловато-коричневатого цвета. Задняя упряжка видна не так отчетливо, как передняя, особенно как три вола из внешнего ряда, с чьих губ стекает пена: первый из них темно-палевый, последний рыжий, единственный из всех такой масти, а между ними, как кажется, самый главный в композиции. Чуть повернув голову, он смотрит на нас выразительным взглядом. Наверное, его только что уколол своей палкой молодой погонщик в деревянных башмаках.

Мона стояла перед картиной двадцать пять минут, изучая оттенки светлых красок на шкурах волов, создающие эффект живой плоти. Рассматривала она и коричневые с блеском земляные борозды, окаймленные травой. И вдруг мысленно упрекнула сама себя: “Ой! Дедушка велит рассматривать картины по-умному, а я думаю о шоколадной реке Вилли Вонки из фильма «Чарли и шоколадная фабрика»!” Чуть слюнки у нее не потекли. Эта “Пахота в Ниверне́” – такая же деревенская сцена, как “Похороны в Орнане” Курбе, но атмосфера тут совсем другая, и дело не столько в сюжете, сколько в живописной трактовке. Курбе нужен был темно-матовый колорит: пепел, грязь, а у Розы Бонёр все такое намеренно аппетитное, пухлые блестящие земляные слои и правда похожи на какао.

– Ну что, Мона, – прервал молчание Анри, – вот еще одна замечательная художница.

– Я прочитала ее имя на табличке, оно прекрасное: Роза Бонёр![16]

– Девятнадцатый век – время великих сдвигов и прорывов во всех областях жизни. Вот и Роза Бонёр – пример такого прорыва. Она совершила невероятное продвижение вверх по социальной лестнице. Родилась она в 1822 году в простонародной среде и должна была стать портнихой, но в тринадцать лет, вскоре после смерти матери – по бедности семья похоронила ее в общей могиле – она потянулась к живописи. Учил ее отец, сам художник. И в конце концов она достигла мировой известности, ее ценили даже в Америке. Чтобы пройти такой путь, ей пришлось проявить невероятную силу характера и преодолеть, не сгибаясь, массу предрассудков.

– Потому что она была женщина?

– Да, но не только поэтому. Она носила короткие волосы, курила сигары, надевала брюки, а для этого женщине требовалось получить специальное “разрешение на ношение мужской одежды”. Она не вышла замуж и жила с другими женщинами. Это была независимая личность, которая восставала против любого неравенства: мужчин и женщин, людей разных общественных классов, городских и сельских жителей. Но с этой картиной она пошла еще дальше.

Анри говорил негромким проникновенным голосом. Но Мона, вместо того чтобы слушать его, вдруг подошла совсем близко к картине, встала спиной к ней и лицом к дедушке, так что ее лицо оказалось в промежутке между двумя упряжками, широко раскрыла глаза и, улыбаясь, трогательным жестом подняла руку, как в школе на уроке: “Можно теперь я скажу?”

– Вот, Диди, перед нами еще одно большое полотно на тему деревенской, крестьянской жизни. Крестьяне и их волы занимают решительно все место. Потому что художник хочет показать красоту этой жизни, всего, что ее составляет. Это и деревья на холме, и поле, и люди, которые в поле работают, и даже…

Она запнулась.

– Ну-ну, Мона, даже что?

– Я бы сказала, даже животные.

– Правда? Несмотря на то что у них с губ капает слюна?

– Да, Диди. Конечно, слюна капает, и вообще это волы, рабочий скот… и как-то странно называть их прекрасными… но все равно, по-моему, они прекрасны! Хотя, может, я ошибаюсь…

– Нисколько! И Роза Бонёр думала так же, как ты. Животные были для нее не менее прекрасны, чем люди. Она их обожала. Через несколько лет после написания этой картины, заработав живописью много денег, она купила большую мастерскую в Париже и имение рядом с парком Фонтенбло. Там и тут устроила настоящий зверинец и жила в окружении коз, лошадей, овец, коров, кошек, собак и птиц, у нее были даже яки и газели, а один укротитель подарил ей льва и львицу!

– Значит, она больше любила зверей, чем людей?

– Не знаю, но возможно. Однажды она сказала: “Животные в принципе превосходят людей”. И если посмотреть, как она их изображает, сразу заметно: она не пытается их искусственно очеловечить, а, наоборот, старательно выявляет то, что характерно для каждого, в том числе для вола. Волы на этой картине занимают все место, а крестьяне отодвинуты на задний план, их скромные фигурки едва обозначены, они все одинаковые, никакие. Зато животные породы шароле-ниверне выписаны очень тщательно. Взгляни на эти складки и тени, на оттенки бежевого, палевого, коричневого цветов! А как переданы натруженные округлые мускулы под толстой шкурой! Под кистью Розы Бонёр волы предстают величественными созданиями. Надо сказать, она провела уйму времени, наблюдая за ними в полях во время прогулок верхом и изучая в залах Лувра. Ведь ей были близки как традиции родного деревенского мира, так и традиции анималистики в живописи.

– Глядя на картину, так и чувствуешь, как бедным волам тяжело, как они надрываются, изо дня в день занимаясь изнурительным трудом.

– Трагическому впечатлению способствуют сходящиеся линии, которые создают глубину, перспективу. Если продолжить борозды влево, они сойдутся в некой точке за пределами картины. А вправо могут тянуться в бесконечность. Эта типичная для Розы Бонёр композиция, еще и устремленная немного вверх, усиливает ощущение безысходности, обреченности.

Если совсем недавно борозды вспаханной земли напоминали Моне струи горячего шоколада, то теперь ей открылось другое, более высокое значение картины: она посвящена благородному труду животных, благодаря которому поля становятся плодородными и кормят всех людей. Дедушка несколько умерил восторженный порыв Моны. Возможно, источником вдохновения художницы, так мастерски нашедшей равновесие между прозой полевых работ и буколической свежестью и лучезарностью, послужила начальная сцена из романа Жорж Санд “Чертово болото”, опубликованного в 1846 году, за три года до того, как “Пашня в Ниверне” была с успехом выставлена в Салоне. Но Мону заворожила одна деталь.

– Помнишь, Диди, что ты говорил мне о женщине, которая смотрела прямо на нас в “Беседе в парке” Гейнсборо?

– Да, что она была…

– Постой, – перебила его Мона, – я хочу сама вспомнить слово! Ты говорил, что она “посредница”! – Мона старательно выговорила непривычное слово.

– Ну у тебя и