Читать книгу - "Глаза Моны - Тома Шлессер"

После довольно долгого созерцания Мона обратила внимание деда на странное название картины: “Аранжировка в сером и черном № 1, или Портрет матери художника”.

– Термин “аранжировка” Уистлер взял из музыкального лексикона, таких “музыкальных” названий у него много: портрет одной из его возлюбленных называется “симфония в белом”, еще у него есть пейзажи-“гармонии” и “ноктюрны”, такие все размытые и прозрачные.

– Но женщина на этом портрете явно молчалива, и потом, ты говоришь о прозрачности, но взгляни на ее платье – оно густо-черное.

– Верно. Тем не менее эта черная фигура – стержень, позволяющий нам любоваться собранными вокруг него цветовыми оттенками; они вторят друг другу, чередуются, сочетаются или контрастируют друг с другом, – это игра красок в чистом виде, когда не очень важно, что, собственно, с их помощью изображено. Точно так же может завораживать мелодия. Прелесть картины еще и в перекличке геометрических форм: коричневый горизонтальный прямоугольник пола, на нем скамеечка потемнее. В противовес этой плоскости темно-серая с бледно-желтыми вкраплениями горизонталь шторы. А главное – занимающая бо́льшую часть пространства картины жемчужная стена в формате 4:3 – это когда ширина на одну треть больше высоты. Любопытно, что эта гармоничная, приятная для глаза пропорция позднее была выбрана для формата кадров в немом кино, а начиная с 1950-х годов – для экранов телевизоров.

– Ты забыл, что внутри картины есть еще одна картина – висит на стене. Это что?

– Это гравюра самого Уистлера. На ней, вероятнее всего, изображена Темза. Но контуры изображения размытые, под стать туманному колориту, который создает игра черного, серого и белого. Гравюра соответствует атмосфере музыкальных переливов. Уистлер вдохновлялся еще и японской графикой того направления, которое поэтично называлось “укиё-э”, что означает “образы изменчивого мира” или дословно – “плывущий мир”. В то время европейцы как раз открыли для себя искусство Азии, и любимым художником Уистлера стал Хокусай, автор знаменитой “Большой волны”. Поэтому неудивительно, что занавес с его извилисто-звездчатым узором – в японском стиле. Да это и есть переделанное в штору кимоно.

– А вон там, наверху с краю, кажется, какая-то надпись.

– О, это бабочка – так Уистлер подписывал свои работы. Понимаешь, в 1866 году в жизни Уистлера произошел перелом. Внезапно, неизвестно почему он отправился морем из Европы на другой конец света в Вальпараисо, чтобы сражаться с испанскими колонизаторами на стороне чилийцев. Он никогда не смог объяснить эту внешне безумную идею принять участие в чуждом ему конфликте. Это осталось интригующей тайной в его биографии. Вернулся он совсем другим. Прежде обаятельный выдумщик, он стал теперь резким, язвительным, обозленным. Эта бабочка – символ его метаморфозы.

– И на кого он злился?

– На весь мир. Но больше всего – на того художника и на тот стиль, которыми восхищался в молодости: на Курбе и его реализм.

– На Курбе? Автора “Похорон в Орнане”?

– Да. Он был другом Уистлера и примером для подражания, а стал его врагом. Уистлер считал, что Курбе сбил его с правильного пути в искусстве, стремился стать его противоположностью, освободить свой стиль от всего материального и пойти по стопам Тёрнера. Его живопись становится такой зыбкой, что известный критик Джон Рёскин ставил ему в упрек, что он “выплескивает банку краски публике в лицо”.

– Надо же, а мне эта женщина в черном напомнила именно персонажей “Похорон”.

– Не так легко избавиться от влияния тех, кем ты восхищался.

– И еще кажется, что Уистлер выбрал неправильный ракурс для портрета. Лучше бы он посадил эту женщину прямо перед собой.

– Он, как говорится, сделал шаг в сторону. Вместо того чтобы писать портрет анфас, он подходит к модели с другой стороны и пишет ее в профиль. И это, хотя и не такое уж значительное, изменение ракурса – серьезное нарушение канона. Ведь обычно художники тщательно изучают и воспроизводят выражение лица, чтобы через него передать характер человека, а тут перед нами силуэт, словно вырезанный из бумаги и приклеенный.

– Если это мать художника, он, должно быть, очень ее любил?

– Души в ней не чаял. И когда вернулся из Вальпараисо, поселился с ней вместе в Лондоне. В этой картине, помимо глубокого живописного и интеллектуального смысла, можно найти самый простой и человечный: это свидетельство любви к матери. К началу 1860-х годов Уистлер стал знаменитым как автор портретов девушек, одетых в белое; белый цвет – символ чистоты и юной свежести. А десять лет спустя он почтительно изображает свою мать в черном, внося в картину благоговение и печаль. Так он, пока мать еще не ушла, сохраняет ее образ для вечности.

– А она была старой и больной?

– Нет, здесь ей шестьдесят семь, а она проживет еще десять лет. То, как сильно Уистлер любил мать, отразилось не только в самой картине, но и в отношении автора к этой своей работе: он долго не хотел ее продавать и согласился расстаться с ней, только когда в 1891 году ее пожелало приобрести французское государство.

– Постой, Диди, ты ведь говорил, что Уистлер американец, что он уехал в Чили, потом жил в Лондоне, а теперь еще выясняется, что его картина попала во Францию?

– Когда Уистлер выставил картину в 1872 году, англичанам она не понравилась из-за смелого ракурса и общей блеклости. А американцы познакомились с ней только в 1933 году, когда Франция разрешила вывезти ее и продемонстрировать в разных городах. Успех был так велик, что американский президент Франклин Делано Рузвельт лично выбрал этот портрет для почтовой марки с надписью: “В честь и в память всех американских матерей”. А в 1938 году в городе Ашленде установили бронзовый памятник Матери с лицом миссис Уистлер и написали на постаменте: “Самое святое в мире – это мать”. Так что эта картина стала символом сыновней любви и почтения к семье.

– Что бы мы ни смотрели, Диди, ты рано или поздно обязательно скажешь: “Вот о чем говорит нам эта картина”. Но на этот раз трудно понять, к чему ты клонишь. То эта картина говорит, что мать – это самое святое и самое главное в жизни, а то – что краски важнее изображения. Но это же совсем разные вещи!

Анри в который раз восхитился умом Моны. Как точно она поняла, в чем суть их музейных уроков! И теперь могла сама выделять моральный или философский смысл произведений. В том, что она сейчас сказала о двойном прочтении сегодняшнего предмета изучения, можно усмотреть два подхода к истории