Читать книгу - "Кошка из мастерской - Ён Сомин"

собор, входивший в тройку красивейших в стране, он твёрдо решил жениться именно в таком месте.

У книжного магазинчика с объявлением о курсах писательского мастерства Чонмин заговорила о книгах любимой писательницы – Каори Экуни. Она призналась, что в юности была настоящей литературной барышней: после прочтения «Между спокойствием и страстью» робко созналась преподавателю английского, что любит грустные любовные истории; до сих пор не понимает психологию героини романа «Наступающий вечер» и даже мечтала стать корейской Каори Экуни… Когда Кисик вздохнул: «Чонмин-си, было бы здорово, если бы твои книги опубликовали», она осознала, как сильно взволновал её этот вечер. Дрожащие (якобы от холода) руки она спрятала в карманы пуховика.

Проходя мимо магазина предметов интерьера, Кисик рассказал Чонмин, что его родители владеют небольшим магазинчиком подобного рода.

– Мои родители всегда придавали огромное значение внешним атрибутам: образованию, месту работы, – говорил он, глядя на витрину. – Им нравилось демонстрировать окружающим социальное положение своих детей. Всё это напоминает капитальный ремонт в старой квартире, когда стены драят до блеска, лишь бы произвести впечатление.

Кисик сделал паузу, затем добавил:

– Иногда мне кажется, что я всего лишь одна из тех плиток, что изображены в рекламных буклетах нашего магазина. На моей поверхности должны быть выгравированы сведения: какой столичный университет я окончил, в какой престижной компании работаю, какую марку автомобиля вожу.

Он покачал головой:

– Сколько же сил было потрачено лишь на то, чтобы создать эту идеальную, дорогую плитку… И всё ради чего? Чтобы родители могли похвастаться ею перед соседями.

Какое-то время они молчали, потом Кисик внезапно спросил:

– Какой цвет приходит тебе на ум, когда думаешь о море? Давай вместе – на «раз, два, три»!

– Зелёный, – одновременно сказали оба и уже привычно дали друг другу пять.

Теперь Чонмин отлично знала, когда, какой рукой и каким образом это делается. Она назвала зелёный цвет потому, что вспомнила море на курорте, но вот от Кисика, который чаще видел голубое Японское море, слышать такое было неожиданно.

– По мне, море не такое уж и холодное. Для меня оно тёплое, ведь с ним связано столько воспоминаний. Может, поэтому я его вижу в изумрудно-зелёном цвете, – лаконично объяснил Кисик.

Чонмин не стала пытаться понять его объяснения, просто приняла их.

Когда они шли мимо небольшого ресторанчика, специализирующегося на доставке чокпаль, Кисик узнал, что мама Чонмин работает в таком же. А Чонмин узнала, что Кисик обожает чокпаль и маккуксу[29], называет их пищей богов. Однажды он так сильно объелся ими, что с тех пор больше они в него не лезут. Чонмин весело ответила, что тоже наелась чокпаль на всю жизнь.

Так, обмениваясь отрывочными воспоминаниями и постепенно узнавая друг о друге что-то новое, они не заметили, как снова оказались у мастерской. На вывеске по-прежнему красовался знак &, который так и не удосужились убрать.

– Раньше мне особенно нравилось, как здесь пахнет свежими цветами, – задумчиво произнёс Кисик, останавливаясь у входа. – Но и сейчас… сейчас здесь тоже хорошо.

– Цветами?.. В «Соё» ещё и цветы продавали?

– Да, продавали, а ещё делали цветочные композиции в вазах. Больше такого тут не увидишь. – Кисик проговорил это с настолько печальным выражением лица, что Чонмин он показался совершенно незнакомым человеком, словно она видела его впервые. У неё появилось много вопросов, но она ничего не сказала.

– Интересно, как будет выглядеть твоя мастерская.

– Я и сам до сих пор не представляю.

Кисик всё ещё не определился окончательно с судьбой своей мастерской. Возможно, именно единомышленники в «Соё» до сих пор делали гончарное дело для него таким привлекательным. Сможет ли он сохранить это чувство там, где их не будет? Тревожные мысли проступили на его лице, словно пигментные пятна на лице старика.

Ночь тянулась медленно, создавая иллюзию, что их прогулка и разговор могут длиться вечно. Но деревушка Памгаси оказалась слишком мала для таких мечтаний – вскоре они обошли все улочки, поднялись на холм и вернулись к дому Чонмин.

– Прости, сегодня мне почему-то особенно хотелось выговориться, рассказать кому-нибудь об этом всём, – неловко произнёс Кисик, избегая её взгляда. – Я, кажется, слишком много говорил.

Слово «кому-нибудь» заставило правую бровь Чонмин предательски дрогнуть. Почему из всех возможных «кого-нибудь» он выбрал именно её? Но ещё хуже было осознавать собственную реакцию – услышав о возможном расставании Кисика с Арой, она с ужасом заметила, как в глубине души уже начала рассчитывать на что-то для себя. Эта мысль настолько смутила её, что невольный стон испанского стыда вырвался из груди.

– Что-то не так? – встревожился Кисик.

Под его внимательным взглядом Чонмин почувствовала, как все сдерживаемые целый день эмоции рвутся наружу. И вместо того чтобы взять себя в руки, она выпалила первое, что пришло в голову:

– Помнишь, когда я впервые пришла в мастерскую и увидела твоё кольцо?

– Конечно. Ты тогда очень усердно извинялась.

– Так вот… Когда я его увидела, то подумала… что сама бы никогда такое не выбрала. Я бы нашла что-то, что подошло бы нам обоим.

Выражение лица Кисика ясно говорило: он не понимал, к чему это. И только теперь до Чонмин дошла вся нелепость её слов. Будто ледяной порыв ветра пронзил её, возвращая трезвость мысли. Не дожидаясь ответа, она хлопнула дверью машины и бросилась к дому, чувствуя, как огонь стыда разливается по щекам.

Бегущая по тропинке, она лишь надеялась, что по дороге домой Кисик хоть ненадолго вспомнит о ней. Чтобы её образ кружился в его голове до самого утра, как непереваренный ужин – навязчиво, неотступно, не давая покоя.

Кобальтовая ваза

Когда вазу, окрашенную в холодные и загадочные кобальтовые оттенки, достали из печи, она оказалась гораздо красивее, чем ожидалось. Кисик подал идею добавить вазе вертикальные полоски, чтобы придать ей лёгкости, и эта идея оказалась, выражаясь словами Чохи, действительно «великолепной». Всё получилось именно так, как задумывала Чонмин, – искусно выгравированные узоры придали вазе тот самый винтажный шарм, и она выглядела прочной.

Вернувшись домой, Чонмин небрежно разорвала газеты, которыми Чохи так тщательно обернула хрупкий подарок. Шопер из ближайшего магазина заменил праздничную упаковку – мысль о поиске красивой бумаги и коробки мелькнула и тут же исчезла.

«Не такая уж я и заботливая дочь», – с горьковатой усмешкой подумала Чонмин, решив наконец перестать притворяться тем, кем не была. Она прилегла рядом с Хоей, и кошка, будто чувствуя её состояние, лизнула пересохшую от глины руку. Ласково погладив тёплую спину питомицы, Чонмин погрузилась в сон, а на месте кошачьего поцелуя кожа снова стала шершавой и сухой.

Пробудившись от крепкого сна, она собрала скомканные вещи и оделась. Даже зная, что суббота – пиковый день в закусочной матери, Чонмин упрямо направилась в Сеул. Лишь выйдя за пределы района, она с досадой вспомнила о забытой сумке с вазой. Возвращаясь, поймала себя на мысли, как мало осталось в ней сердечности, если даже простой подарок даётся с таким трудом.

Дорога заняла чуть больше часа – метро, затем автобус. Не такое уж далёкое путешествие, но Чонмин совершала его крайне редко. Ресторан матери, разросшийся за годы успеха, кричаще выделялся на фоне скромного рынка. Чонмин ненавидела этот чистенький ресторан. Его популярность зиждилась не только на качестве еды, но и на том самом эпизоде гастрономической программы, который Чонмин когда-то сделала для матери, – ещё одна форма дочернего долга, исполненного без особого энтузиазма. А теперь Юнчжэ ещё и без конца хвасталась гостям, что её показали в программе собственной дочери.

На фасаде ресторана был изображён логотип программы, где когда-то работала Чонмин, и крупным незамысловатым шрифтом было выведено: «Это заведение показали в программе „Счастливый ужин“ канала NBC!» Под этой надписью висело изображение Юнчжэ, которая готовила свой секретный лечебный бульон для чокпаль. Чонмин постаралась проигнорировать широкую улыбку матери на этой фотографии и открыла дверь.

– О, Чонмин приехала! Давно