Читать книгу - "Кошка из мастерской - Ён Сомин"

это оставляло ей возможность продолжать писать, но при этом ей не нужно было создавать собственные произведения. Её единственная задача заключалась в том, чтобы рассказывать чужие истории чужими словами. Лишь годы спустя до неё дошло – эта работа была не более чем способом пожалеть саму себя, точь-в-точь как делали это официантки в мамином ресторане. Тогда это осознание не тревожило её. Куда проще было примерить роль измученного, жалкого неудачника, чем продолжать цепляться за призрачные надежды, признавая скудность своего дарования.

Ваза оказалась всего лишь предлогом – удобным поводом навестить мать. Глубоко внутри Чонмин знала: настоящей причиной её визита была необходимость рассказать о случайной встрече с Чуран и её отцом.

– Мама, знаешь, я недавно встретила Чуран и её папу.

– Да ты что? – Юнчжэ была поражена.

– Да, в мастерской. Он занимался там по особой программе для людей с инвалидностью. Он сказал, что продал сеульский дом и переехал в Ильсан.

– Как он там… – Юнчжэ, смешавшись, оборвала себя на полуслове.

– Выглядит хорошо. Мы с ним друг друга не узнали.

– Да, ведь так много времени прошло.

Выражение лица Юнчжэ стало отстранённым, словно она забыла, что рядом с ней – Чонмин, как будто слова дочери на какой-то момент вернули её в прошлое. По спине Чонмин пробежали мурашки – в выражении лица матери она с ужасом узнала собственные черты. Внешне она была вылитый отец, но мимика… Мимика у неё была от Юнчжэ.

Мать словно очнулась от долгого сна воспоминаний и, встретив взгляд дочери, спросила:

– Кстати, ты знаешь, что Чуран вышла замуж?

– Мама, как ты узнала? – нахмурилась Чонмин.

– Она как-то заглянула сюда пару лет назад, перед свадьбой. Дантист, хороший и добрый человек. Тебе я не стала говорить, чтобы ты не переживала лишний раз.

У Чонмин испортилось настроение. Обе скрыли от неё, что встречались. Разговоры с Юнчжэ всегда становились напряженными, когда речь заходила о Чуран.

– Как мы можем вообще смотреть Чуран в глаза?

– Так это не я к ней пошла, Чуран сама сюда заходила. Сказала, хочет перед тобой извиниться. Она тебя чем-то задела? Я не знаю, в чём дело, но, раз уж вы встретились, ты постарайся избавиться от старых обид.

– Это очень мило, но я не хочу ни извиняться, ни принимать извинения, чтобы облегчить угрызения совести, освободить душу и тому подобное, – твёрдо сказала Чонмин.

– Так ты и собираешься всю оставшуюся жизнь прожить с этим чувством вины? – Голос Юнчжэ дрожал, словно она была расстроена.

– А как такое забыть? Как жить, словно ничего не было? Разве нам не следует всё это помнить, раз уж отец на это не способен? Так будет правильно, мама.

– Нас никто ни в чём не обвинял. Чонмин, хватит. Если ты будешь, как ёж, поворачиваться к миру колючками, чтобы никто к тебе не приблизился, в итоге только сама пострадаешь.

– Знаю… Но я не могу отпустить это чувство.

Чонмин приковала воспоминания о том дне к позорному столбу в глубине сердца, обрекая себя на ежедневное столкновение с ними. Это самобичевание, жестокое и методичное, притупляло остроту вины странным образом. И чтобы хоть как-то облегчить свои муки, она не находила иного способа, кроме как усиливать страдания, закручивая узлы памяти ещё туже.

– Есть вещи, за которые ты хочешь получить прощение, и вещи, которые ты хочешь простить. В следующий раз при встрече с Чуран скажи ей именно то, что хочется. Мне стало намного легче, после того как Чуран меня тогда навестила. – Голос Юнчжэ звучал приглушённо.

Каково это – почувствовать, что боль в сердце становится слабее? Наверное, это состояние как у новорождённого: когда ты открываешь глаза утром и понимаешь, что тебе не о чем беспокоиться. Или нет, как у ребёнка, с которого сняли неясный ему траур, – и он может улыбаться искренне, не скрываясь. Чонмин робко представила себе избавление, о котором в течение последних тринадцати лет не смела даже и думать.

– …Ну, я пойду. – Чонмин помассировала онемевшую ногу и уже собиралась уйти, но тут обернулась и сказала Юнчжэ: – Знаешь, я долгое время ничего не желала для своей семьи, а теперь одна мысль появилась.

– И что же?

– Чтобы ты встретила мужчину, который искренне тебя полюбит, и жила счастливо с этим человеком.

Юнчжэ улыбнулась, словно Чонмин её в чём-то переиграла.

– Приложу для этого все усилия. У меня тоже есть просьба. Помни, что ты росла, питаясь только хорошими продуктами. Я про такие вещи, как бульон на говяжьих костях, которые надо долго вываривать, блюда, требующие большого труда, или богатые питательными веществами продукты, которые надо есть сырыми. Мне кажется, ты периодически об этом забываешь.

Юнчжэ считала, что роль матери заключается в том, чтобы хорошо кормить своё чадо и следить, чтобы то не пропускало приёмы пищи. Она была уверена, что, если ребёнок ест хорошую еду, он вырастает хорошим человеком. И она слишком поздно поняла, что этого недостаточно.

– Естественно, я не забываю. Поэтому я, в отличие от тебя, высокая, – легко ответила Чонмин, но позже, размышляя об этом разговоре, поняла, что почему-то эту просьбу будет гораздо сложнее выполнить, чем её собственную. Ведь первое, что она сделала, когда её жизнь стала невыносимо сложной, – постаралась избавиться от воспоминаний о семье, чтобы как-то облегчить своё бремя.

Когда Чонмин уже выходила, бойфренд матери остановил её, предложив остаться на ужин. Она лишь отмахнулась, бросая на ходу: «Завтра хоть и воскресенье, но мне рано на работу», – и сама знала, насколько прозрачна эта ложь. Юнчжэ, конечно же, поняла, но не стала удерживать дочь. Вместо этого попросила своего мужчину сбегать в соседнюю лавку и вскоре протянула Чонмин два шуршащих пакета – один с зелёной хурмой, другой с алыми яблоками.

– Давай пообедаем вместе, когда ты в следующий раз приедешь, – ровно сказала Юнчжэ, скрестив руки на груди и глядя в затылок Чонмин.

Та, не оборачиваясь, лишь кивнула в ответ. Девушка поймала себя на мысли: они с матерью не семья в привычном понимании. Скорее боевые подруги, прошедшие бок о бок через тяжёлые времена. И эта дистанция – не слишком близко, но и не слишком далеко – оказалась для них самой подходящей.

В вагоне метро Чонмин неожиданно протянула румяное яблоко пожилой женщине, сидевшей рядом. «Сейчас как раз его время», – сказала она, указывая на плод, покрывшийся румянцем. Старушка бережно уложила подарок в холщовую сумочку, благодарно улыбнувшись морщинистыми глазами. Зеленоватую хурму Чонмин оставила себе – ей, как и некоторым чувствам, ещё требовалось время, чтобы созреть.

Когда поезд вырвался из подземного тоннеля, она опубликовала подготовленное Кисиком фото вазы в инстаграме[30] мастерской, сопроводив его лаконичной подписью о «настроении дарить керамику». За окном раскинулся ночной Ханган, усыпанный отражениями городских огней. Запах чокпаль, въевшийся в одежду, наконец уступил место сладковатому фруктовому аромату.

Пустая ваза. Чонмин прижалась лбом к прохладному стеклу, размышляя, какие цветы смогли бы оживить её синеву. Задумчивый взгляд скользил по мерцающей реке, где осенние огни смешивались с тёмной водой, создавая узоры, похожие на глазурь керамических изделий.

Жена-керамистка и муж-флорист

Чонмин возвращалась из нового кафе, расположившегося неподалёку от мастерской, бережно неся три стакана с кофе. В будний день в «Соё» обычно находились лишь Чохи, Чихе и она сама – отсюда три порции. В меню кафе выделялись айнспеннер, классический чёрный кофе и дрип-пакеты – особая гордость владельца, прошедшего обучение за рубежом. Она ускорила шаг, переживая, что напитки могут остыть, пока она идёт. Ещё утром Чонмин предупредила Чохи не готовить кофе – хотелось порадовать коллег новым местом. Хотя в мастерской варили достойный напиток, она с недавних пор увлеклась поиском интересных кофеен в Памгаси.

Но уже издалека стало ясно – в «Соё» царит необычное оживление. У входа выстроились ряды цветочных горшков, чьи яркие краски не меркли даже в холодном воздухе. Через распахнутую дверь просматривались силуэты двух незнакомых мужчин – явно гостей, которых Чонмин