Читать книгу - "Серенада для Нади. Забытая трагедия Второй мировой - Омер Зюльфю Ливанели"

идеям профессора Хантингтона о «столкновении цивилизаций» и Эдварда Саида о «столкновении невежества» он добавил собственное понятие – «столкновение предубеждений». Ведь в годы Второй мировой войны он лично пережил бедствия, вызванные предубеждениями групп людей друг против друга, и страшно от них пострадал.

Я чуть помолчала и прислушалась к тишине, царящей в зале.

– Почтительно склоняясь перед памятью этого великого человека, я хотела бы упомянуть его дорогую жену Надю-Катарину Вагнер. Если бы профессор сейчас был с нами, он бы хотел, чтобы мы о ней вспомнили. Любовь немца и еврейки стала связью двух людей, которая оказалась сильнее всех предубеждений в мире. Пусть воспоминания о них обоих освещают наш путь.

Когда церемония закончилась, меня тепло поприветствовало множество незнакомых мне людей – низких, худых, высоких, в очках, блондинов, брюнетов. Возможно, они удивились, что мусульманка выступила с такой речью. Ведь, как мы не отличаем нигерийцев от сенегальцев, малийцев от намибийцев и всех называем просто «африканцами», как для нас корейцы, китайцы и камбоджийцы просто «азиаты», так и люди на Западе не разделяют турок, арабов, иранцев, афганцев и всех нас именуют «мусульманами», считая нас носителями одной культуры. Либо я сама стала заложницей предубеждений и думала, что весь Запад предубежден против нас.

Из университета мы направились в крематорий. Хотя профессор и был католиком, он не захотел религиозную церемонию. Нас было около пятидесяти человек, мы сели на стулья. Перед нами была своего рода мраморная платформа, на которой было написано имя Исаака Ньютона. Вскоре вошли мужчины в черном и поставили гроб на возвышение посреди зала. Здесь также говорили речи, к гробу положили множество красных гвоздик.

Затем наступил момент, который я не забуду до конца жизни. На мраморную платформу поднялась девушка, как я позже узнала, студентка музыкального факультета Гарварда. Она заиграла «Серенаду», сочиненную Максимилианом Вагнером.

Я вытащила из кармана маленький диктофон и нажала на кнопку. Я впервые слушала это произведение полностью. Закрыв глаза, я вспомнила, как Макс пытался сыграть его на берегу Шиле у бушующего моря. Это была дивная музыка, я могла понять восторг Нади. Если ее так потрясла «Серенада» Шуберта, кто знает, что она чувствовала, когда впервые слушала сочинение, написанное для нее? Когда «Серенада» закончилась, все сидели в почтительном молчании. Никто не аплодировал.

Затем все по очереди встали и подошли к гробу отдать последний долг. Когда пришла моя очередь, я положила в гроб гвоздику, склонила голову и про себя сказала:

– Прощай, Макс. Я исполню твое последнее желание.

После того как церемония прощания подошла к концу, возвышение, на котором стоял гроб из красного дерева, начало двигаться вниз, в крематорий. Когда Макс опускался в пламя, я вышла из зала.

Мне больше нечего было делать в Бостоне. Рейс во Франкфурт отправлялся только в полночь, а значит, у меня было много времени. Я пошла в отель и собралась. На ужин пришла Нэнси, мы немного поели в ресторане отеля, поговорили о Максе, она настояла на том, чтобы оплатить счет.

Затем она на своей машине отвезла меня в аэропорт и проводила до стойки регистрации. Отдав мне пакет и документы, она горячо поблагодарила меня, пожала руку и ушла. Я сдала чемодан и пошла на таможенный контроль. В правой руке я несла скрипку, в левой – пакет, что передала мне Нэнси.

Я объяснила ситуацию сотруднику таможенной службы, и меня отвели в специальное помещение. Пришедший таможенник-афроамериканец спросил, есть ли в пакете металл.

– Нет, там красное дерево.

– Металл запрещен. Можете открыть?

Я поставила свой груз на стол, сначала развернула бумагу, затем открыла картонную коробку и вытащила прямоугольную урну из красного дерева, обложенную по краям пенопластом.

На передней стенке была вертикальная овальная вставка голубого цвета с изображением двух белых голубей, с ней урна походила на произведение искусства.

– Чей это прах? – спросил таможенник.

– Профессора Максимилиана Вагнера из Гарвардского университета.

– Куда вы его везете?

– Согласно его завещанию, в Стамбул.

– Вы родственница?

– Нет.

– Могу я увидеть ваш паспорт?

– Конечно.

Таможенник некоторое время рассматривал мой паспорт.

– Вы, наверное, мусульманка.

– Да.

– Ведь в вашей религии сжигать мертвых – это грех?

– Может быть, не знаю. Наверное, потому что в Стамбуле нет крематориев.

Было видно, что ситуация казалась таможеннику очень странной. Мусульманка везет в Стамбул прах профессора-католика с немецким именем. Наверное, он думал: «Глобализация глобализацией, но это уже слишком», однако, увидев мою серьезность и некоторую резкость, он решил не задавать лишних вопросов и перешел к делу:

– Свидетельство о смерти при вас?

– Конечно, вот.

Я протянула ему желтый конверт, который отдала мне Нэнси.

– А международное свидетельство о кремации?

– Все в конверте.

Он проверил все бумаги, затем осмотрел скрипку.

– Да, все как будто бы в порядке. Простите, если доставил вам неудобство своими вопросами.

– Вовсе нет. Только почему вас это так заинтересовало?

– Потому что я тоже мусульманин, альхамдулиллях[123]!

Очевидно, себя он не даст кремировать.

Я аккуратно поместила урну назад в пенопласт, забрала пакет и пошла в зал ожидания. В полете я не открывала ноутбук, ничего не писала. Кроме моментов, когда надо было опустить столик для еды, я не выпускала урну из рук. Как будто, держа его прах, я сохраняла живыми все воспоминания о нем. Я снова прокручивала в голове все наши встречи – от момента, когда он снял шляпу и представился в Аэропорту имени Ататюрка, до последнего свидания. Меня охватывало странное чувство: хотя я понимала, что держу его прах в моих руках, он словно был где-то живой – разговаривал, улыбался, смеялся. Он не мог быть в этой урне. Столько знаний, опыта, любви, радости, горя, воспоминаний не могли вместиться в эту маленькую коробочку. Хотя разум и соглашался, что это возможно, чувства отказывались принять.

Поскольку я была во Франкфурте транзитом перед посадкой на рейс в Стамбул, я не проходила таможенный досмотр и ждала в зале ожидания. Макс с 1939 года не был в Германии, но его останки на два часа вернулись на родину.

Как странно! Он не захотел, чтобы его прах был развеян в Германии, на могилах родителей, над Рейном или у их старого дома в Мюнхене, который теперь бог знает кому принадлежит. Его жизнь кончилась на том узком берегу Черного моря, и теперь предстояло провести запоздалые похороны.

На таможне в Стамбуле никто не спрашивал про мой пакет. Я на такси доехала до дома. Поставив урну посредине стола, рядом я положила скрипку. Затем приняла ванну и уснула, выпив лекарство.

На следующий день я вызвала такси и отправилась в Шиле. Объясняя водителю, куда ехать, я нашла ту проселочную дорогу, которая вела