Читать книгу - "Википроза. Два Дао - Борис Акунин"

комиссии. По этому поводу Абрамов держал на лице обиженную мину, внутренне же испытывал злорадное предвкушение. На речи Карлсона («грязная рука подлого убийцы», «быстрое и всестороннее расследование») даже прикусил губу, чтоб не расползлась в улыбке.

Тут подошла его очередь. Он с выражением прочитал свою депешу, потом опустил листок и лично от себя, после паузы, раздельно прибавил: «Дорогой Григорий Иванович, незабвенный товарищ Котовский, перед лицом трудового народа торжественно клянусь тебе: твоя смерть будет отомщена. Каждая гадина, приложившая к ней руку, будет выявлена и беспощадно покарана!»

У Карлсона приподнялась бровь, скосился глаз.

Похлопали неизвестному оратору от Коминтерна так себе. Абрамов встал рядом с Карлсоном, на краю трибуны.

— Каждая гадина? — тихо спросил замнаркома.

Ответил ему, скривив угол рта:

— Тсс. Закончится — объясню.

Речей оставалось еще много. Но Абрамов слушал вполуха и смотрел не на выступающих, а на сияющий черным лаком открытый гроб, установленный на алом помосте между двух воинских шеренг.

Комкор лежал торжественный, величественный. На груди ордена, у плеча рукоять наградной шашки — тоже с орденом Красного Знамени на эфесе. Лицо грозно-спокойное, лоснящееся, так и хочется сказать «пышущее здоровьем». Профессор Воробьев хорошо знал свое дело. Рядом только вдова — вся в черном, закрыла ладонями опущенное лицо, туловище раздуто. Эффектные получатся фотографии.

С особым вниманием Абрамов разглядывал котовцев. Их шеренга разительно отличалась от гарнизонной — как если бы в царские времена поставили друг напротив друга блистательных кавалергардов и ополченцев. Гарнизонные красноармейцы, даже принарядившись по торжественному случаю, были в обтрепанных буденновках, гимнастерки мешковатые, сапоги хоть и начищенные, но дешевая кирза. Иное дело бойцы кавкорпуса. Френчи тонкого сукна, алые брюки галифе, щегольские фуражки с полковыми околышами разного цвета, сапоги с зеркальным хромовым блеском. По сравнению с этими франтами даже кремлевские курсанты, марширующие по Красной площади в день октябрьского парада, смотрелись бы бедными сиротами.

Всё окончательно встало на свои места — Абрамов сам себе кивнул.

Окончилась торжественная церемония необычно. Толпа зашевелилась — все тянули шеи. Люди на трибуне тоже повернули головы.

Двое бравых молодцов, у каждого на груди по ордену, вывели под уздцы красавца-коня, накрытого траурной попоной. Он был золотистый со светлыми подпалинами, странно хлопал глазами, ноги ставил неуверенно. Кавалеристы ободряюще похлопывали его по стриженой холке. На лбу у коня змеился глубокий шрам.

— Это знаменитый Орлик, — сказал кто-то сзади. — Отставной жеребец комкора. Привезли из Умани в специальном вагоне. Тоже провожает…

Шестеро котовцев подняли гроб, понесли за медленно ступающим Орликом. Шествие замыкала тяжело переваливающаяся вдова. Было в этом зрелище что-то средневековое. Наверное, так же выглядела похоронная процессия печенежского хана, вместе с которым в курган положат любимую жену и любимого коня.

Кавалеристы сломали строй, потянулись за своим мертвым командиром гурьбой. Шли прямо под трибуной. Многие вытирали слезы. Один громко сказал соседу: «Эх, меня там не было. Я бы Майорчика, гадину, вот этой вот рукой, прямо на месте…»

— Ну-ка пойдем. Расскажешь, каких-таких гадин собрался карать ты, — взял Абрамова за рукав замнаркома, тоже слышавший эти слова. — Я тебе тоже кое-что расскажу. Поедем на Маразлиевскую. Мой автомобиль за углом.

— Давай поедем в моем, — предложил Абрамов. — Здешние ребята наконец выделили хороший транспорт. Неудобно им стало, что начальник у ГПУ одалживается. Для секретного разговора — то, что надо.

Он показал на полуторатонный фургон «фиат»: просторная шестиместная кабина отдельным коробом, изолированно от шоферского сиденья. Лифшиц использовал это средство передвижения для доставки к румынской границе нелегалов, лицо которых не должен видеть даже водитель.

Сели вдвоем. Абрамов стукнул в стеклянную перегородку. Тронулись.

— Правильно осторожничаешь, — одобрил Карлсон. — Здесь никто не подслушает. У них тут в Одессе открылись такие дела… Поди знай, куда проросла ржавчина. Кому из местных можно доверять, а кому нет. Открылся новый поворот в деле Котовского. Паршивый.

Не «товарища Котовского», просто «Котовского», отметил про себя Абрамов.

— Что случилось?

— В кавкорпусе обнаружились крупные хищения. Миллионные. С участием больших тузов. К сожалению, замешан и Котовский. Эх, кабы раньше узнать, не провожали бы его с такой помпой. И постановления ЦК за подписью товарища Сталина не было бы…

— Твои только сейчас докопались? — с невинным видом осведомился Абрамов.

— Ни… они не докопались! — выматерился Карлсон. — Ривкинда, старшего бухгалтера «Цувоенпромхоза» помнишь? Который перед убийством к Котовскому приезжал? Письмо от него поступило. С признанием. Про то, как он покрывал махинации Котовского и «Одесторга». С участием здешних бандитов, каково?!

Снова матерная тирада. Абрамов слушал бесстрастно.

— Ривкинд пишет, что опасается за свою жизнь и потому исчезает. Сбежал куда-то. Или залег на дно. Но главного сообщника сдал. Человек в городе известный, депутат Горсовета, партиец. Некто Голосовкер, директор «Одесторга». Убрать Котовского приказал он — не поделили они там что-то. Акцию совершили бандиты. А минувшей ночью на улице Ласточкина нашли двух неизвестных, наряженных в милицейскую форму. Застрелены. То ли фартовые зачищают концы, то ли пересобачились между собой. В общем, скандалище назревает гигантский. И в центре — Котовский. Как теперь, после постановления ЦК и Совнаркома, после всесоюзной скорби, после личных телеграмм товарищей Сталина, Фрунзе, Зиновьева, Рыкова объявлять народу, что красный богатырь, трижды орденоносец Котовский — ворюга? Давай составлять шифровку в Москву. Пусть они там решают.

Хорошо Карлсон всё это рассказал. Убедительно. Прямо артист Качалов.

— Я бы поверил, — вздохнул Абрамов. — Если б не платьишко.

— А? Какое платьишко?

Замнаркома захлопал светлыми балтийскими ресницами.

— Одно-единственное. Ситцевое. Которое висело в шкафу у вдовы комкора. Кабы Котовский был хапуга и воровал миллионами, его жена одевалась бы получше. Комкор действительно ворочал миллионами, но тратил их не на себя, а на своих бойцов. Видал, какими они ходят павлинами? Лучшая экипировка во всей Красной Армии.

— За что же тогда бандиты убили комкора? Испугались, что он их выведет на чистую воду?

— А Котовского убили не бандиты. И те, кого ночью моя Зинаида уложила на Ланжероновской, тоже не бандиты. Не изображай изумление, Карлсон. Ты отлично знаешь, что там произошло. Ведь комнаты, которые ты нам выделил, прослушиваются, верно? Ты знал, что мы нацелились на Ривкинда и решил подтолкнуть нас в этом выгодном для тебя направлении. И заранее проинструктировал бухгалтера — чтоб наплел нам про грязные делишки Котовского, а потом вывел на Голосовкера. Оба они к убийству Котовского отношения не имеют. Не того полета птицы. Это твоих рук дело, Карлсон. Затем ты и в Одессу прибыл, а вовсе не из-за сионистов. Сиди смирно! — рявкнул Абрамов, наставляя на Карлсона полученный от Лифшица «вальтер». — И выпрыгнуть из машины не пытайся. Подберут. Посмотри в заднее окошко.