Читать книгу - "Википроза. Два Дао - Борис Акунин"

отдашь. Объект доехал вот сюда. — На стол легла еще одна бумажка. — Это место его проживания, я проверила. Два часа пасла, не сорвется ли еще куда-нибудь. Вроде сидит тихо.

— Умница. Всё сделала правильно.

Абрамов посмотрел сначала на домашний адрес, без интереса: Ольгиевская 17. И лишь потом, заранее прищурившись, на место, куда бухгалтер понесся докладывать. И главное — кому.

Вздрогнул. «Одесторг. Директор М. А. Голосовкер». Тот самый, о котором рассказывал старик Пушкин! Теневой хозяин Одессы, связанный с уголовным миром!

Выругал себя за тупость. Зациклился на линии ГПУ, а самую очевидную версию профукал! Ну конечно! Где большие левые деньги, там и большие хищники. А хладнокровные меткие стрелки водятся не только в органах…

— Картина складывается объективно интересная, а субъективно не очень, — сказал Абрамов после долгой паузы. — Но коли уж мы вышли на целую преступную организацию, докопаем до конца. Соучастие Котовского выводит дело на политический уровень.

И может пригодиться Зиновьеву, подумал Абрамов, пусть и не совсем так, как предполагалось. Под опубликованным сегодня во всех газетах постановлением ЦК об увековечивании памяти пламенного бойца революции, легендарного красного командира Котовского в списке подписей на первом месте значится И. В. Сталин, что естественно — решение партийное, а он генеральный секретарь. Если разразится скандал и окажется, что Котовский совсем не герой, а его смерть — результат воровских раздоров, это станет ударом по сталинской репутации и ослабит позицию «Грызуна». Не особенно большое, но все же чувствительное поражение Сталина, а стало быть победа Зиновьева.

— Нужны твердые улики, которые нельзя закопать, — сказал он вслух. — Перво-наперво — сберечь свидетеля. Схема махинаций выглядит следующим образом. Левый товар обеспечивал Котовский, у которого производство; реализовывал Голосовкер, у которого распространение; финансовое прикрытие обеспечивал Ривкинд. Он — цепочка связывающая оба компонента. Зайдер — мелкая сошка. Бандитов, которые работают на Голосовкера, он наверняка знать не знает. И самое простое решение для «страшных людей» — эту цепочку разорвать, то есть убрать Ривкинда. Ты говоришь, бухгалтер вышел из «Одесторга» спокойно? Это его Голосовкер успокоил, велел сидеть под домашним арестом и не психовать. Скорей всего сегодня ночью на Ольгиевскую 17 явятся гости. Но ГПУ и милицию привлекать не нужно…

Абрамов быстро забарабанил пальцами по столу, в такт работе мысли.

— Так. Разделяемся. Я займусь Голосовкером. Он по должности наверняка член Горсовета, домашний адрес должен быть в городском справочнике.

Взял с полки «Всю Одессу» за 1925 год.

— Ага, страница 308. «Члены Одесского горсовета VII созыва»… Вот он, голубчик: «М. А. Голосовкер, улица Николая Ласточкина 13». Тряхну стариной, поработаю человеком-невидимкой. Твоя забота — Ольгиевская. Ты знаешь, что надо делать. Давай в темпе, ночь на носу.

Без единого слова Корина подхватила свою дамскую сумочку, исчезла. Абрамов же развернул карту-вкладыш, чертыхаясь водил пальцем по мелкому шрифту уличных названий. Ласточкина, пойманного и расстрелянного деникинской контрразведкой в девятнадцатом, он знал лично, и, конечно, замечательно, что именем героя-подпольщика нарекли улицу, но которую, чтоб им провалиться? Всё к лешему переименовали! Чувствуешь себя в родном городе будто в каком-нибудь Шанхае.

А-а, бывшая Ланжероновская — вот где это.

С полчаса он просто кружил по улицам, чтобы оторваться от слежки. Если его и вели, то грамотней, чем раньше. Никого не заметил. Правда, в темноте обнаружить «хвост» трудно.

Опять думал про то же, что давеча. Раньше — и не так давно — подобные эскапады горячили ему кровь, наполняли всё существо острым ощущением жизни. Но сосуд треснул, огненная вода вытекла. Ах, кот Каутский, оппортунист-соглашатель, хочу жить по твоей мудрой науке…

Параллельно прикидывал, как будет действовать.

Получив от бухгалтера тревожные вести, Голосовкер без дела сидеть не стал. Вряд ли он позвонил своим приятелям — в учреждении коммутатор, операционистка может подслушать. Значит, куда-то отправился. Но после этого скорее всего засядет дома безвылазно, ждать результатов. И опять-таки вряд ли связь с ним будут держать по телефону. Это не Чикаго. Обычно одесские фартовые «гоняют малявы», то есть пересылают записки, через «сявок», подростков-посыльных, но такого большого человека перед шпаненком светить не станут. Нынче у Голосовкера будут козырные посетители. Надо запомнить приметы и после выяснить у Пушкина, кто именно.

Дом тринадцать Абрамова порадовал. Небольшой, всего три этажа, на первом магазин скобяных товаров. На третьем темно, зато на втором горят все окна. Там несомненно и проживает директор «Одесторга».

Походил вокруг, поизучал.

Вход со двора, через подворотню. К сожалению, темную. На стене фонарь, но лампочка в нем, само собой, отсутствует. Зато в подъезде у члена горсовета, не по-одесски чистеньком, целых две. Светло, культурно. Одну лампочку Абрамов экспроприировал, ввинтил в мертвый фонарь, и подворотня перестала быть темной. Кто войдет — будет во всей очевидности.

Нашел и хорошую позицию. Там в стене была дверь, служебный вход в магазин. Закрыта на висячий замок, но это пустяки. В кармане замечательный швейцарский ножик с причиндалами на все случаи жизни. Покрутил шильцем, повертел штопором — клик, бряк, сезам открылся.

Внутри была еще одна дверь, тоже запертая, но дальше Абрамову было уже не нужно.

Он остался в закутке. Наружу смотрел через щель. Кто войдет в подворотню с улицы, будет отлично виден.

Приготовился к долгому ожиданию, но это ничего. Подпольное существование научило Абрамова относиться к пассивности как к роскоши. Умному человеку наедине с собой скучно не бывает.

Сначала размышлял про смешное, похмыкивал. Такой крупный руководитель — целый зав Международным отделом связи, ответсотрудник третьей категории — торчит, как последний поц, в пыльной норе, трудится «мышкой-наружкой», как шутят в агентуре. Ничего, партия борется с комчванством и комчинушеством, учит быть по-ленински скромным, не отрываться от народных масс.

Потом позволил себе помечтать. О том, как Зиновьев свалит Сталина и можно будет не бояться, что загремишь вместе с соколом-буревестником в пропасть. ГэЗэ, конечно, не угомонится, ему подавай революцию в мировом масштабе, однако, если положение прочное и бояться нечего, можно заболеть чем-нибудь хроническим, но не смертельным. Например, что-то нервное. Поди проверь, а с таким диагнозом на посту начальника ОМС оставаться нельзя. И уйти с почетом, с сочувствием от начальства на какую-нибудь славную тихую должность. Кафедра в коминтерновском университете, а? Лекции, семинары, конференции.

Фантазия, увы, была несбыточная, но сладостная. Улыбаясь, Абрамов воображал всякое приятное: воскресные прогулки с семьей, дачное катание на лодке, поход по грибы-ягоды. Вдруг пришло в голову. Господи, да всё это у тебя было бы, если б ты в шестнадцать лет не начал декламировать «Песнь о буревестнике». Построил себе счастливое будущее, идиот?

Около полуночи (Абрамов сидел на своем наблюдательном пункте уже два часа)