Читать книгу - "Корейская война 1950-1953: Неоконченное противостояние - Макс Гастингс"

высших эшелонах американской армии, без сомнения, важно то, что наиболее прославленные полководцы США – выдающиеся командиры XX века – единодушно считали, что Макартуру пора уйти. Помимо Маршалла и Брэдли, к их числу относился Риджуэй, быстро уставший от позерства и эгоцентрических фантазий Верховного главнокомандующего. Командир 8-й армии и сам был фигурой достаточно крупной, чтобы на сложившееся у него мнение о Макартуре повлияло повышение, которое он получил благодаря отставке своего начальника. Спланировав операцию «Потрошитель», Риджуэй вынужден был безропотно сносить спектакль, устроенный Макартуром, прилетевшим в Корею 20 февраля и объявившим прессе, что новое наступление – целиком и полностью его решение и замысел. Позже Риджуэй писал, что глубоко сожалеет о такой некрасивой отставке Макартура. Однако он не жалел слов, осуждая планы Верховного главнокомандующего распространить войну на территорию Китая:

[Они] влекли за собой весьма значительный риск перерасти в третью мировую войну с последующим захватом Западной Европы и неизбежной потерей наших старейших и вернейших союзников… ‹…› Это была амбициозная и опасная программа, которая потребовала бы огромных усилий всей страны… ‹…› Очевидно, что высшие гражданские и военные руководители страны, обладающие более широким кругозором, более серьезными источниками информации о ядерной ситуации в Советском Союзе и всесторонней оценкой вероятных последствий общей войны в Европе, имели гораздо более четкие представления о положении дел и мере ответственности[240].

Достойный поступок Трумэна портила некрасивая поспешность, с которой пришлось уведомить Макартура, чтобы предвосхитить утечку в прессе. Около трех часов дня 11 апреля связной доставил в токийский штаб личную телефонограмму для Макартура из Вашингтона, от Брэдли. О том, что он освобожден от командования всеми своими войсками, Макартур узнал через несколько минут после того, как новость сообщили всему миру. У генеральских ворот уже собирались репортеры. Сразу же начали поступать звонки с выражением сочувствия. Макартур не скрывал обиды и злости на «публичное унижение после отданных армии пятидесяти двух лет жизни»[241]. Рано утром 16 апреля 1951 года генерал вылетел на своем самолете «Констеллейшн» из Токио в Соединенные Штаты, оставив позади растревоженный штаб и многих огорченных японцев, которые по-прежнему считали его своим спасителем.

Возвращение Макартура в Америку стало национальной легендой: парады с серпантином из телеграфной ленты; обращение к конгрессу; заседания сената, на которых он пытался раз и навсегда утвердить законность и конституционность своих действий. The Washington Post, The New York Times, Herald Tribune и другие либеральные издания с самого начала заняли сторону президента, однако среди простых людей возмущение поступком Трумэна испытывали не только консерваторы. Многих американцев, привыкших восторгаться монументальной фигурой, национальным символом, героем, глубоко ранило его низвержение. Однако сам Макартур, воодушевленный теплым приемом на родине, не понимал, что все не так просто. Он полагал, что его личная популярность неразрывно связана с популярностью идеи, за которую он борется, тогда как в действительности даже многие из тех, кто ликовал при его появлении, вовсе не были готовы ввязаться в еще одну масштабную войну, которая казалась необходимой Макартуру. Если рейтинг Трумэна и пострадал из-за отставки Макартура, за последующие месяцы стало ясно, что в ее конституционности сомневается лишь незначительное меньшинство американцев. Многие сочувствовали Макартуру как человеку, терпящему унижение, но очень немногие в конечном счете отрицали, что Трумэн, действующий президент, был обязан угомонить Макартура-главнокомандующего.

Переполох, вызванный отставкой Макартура в Штатах, ощутимо контрастировал с тем, как ее восприняли в Корее. Многие старшие офицеры уже давно перестали доверять суждениям главнокомандующего. Даже среди младших чинов он так и не вернул себе авторитет, потерянный после зимних катастроф, в которых многие бойцы винили его лично. Один из офицеров войск ООН писал: «Снятие Макартура повлияло на рядовых не больше, чем скажем, замена Сципиона Африканского на форпосте Римской империи в мавританской глуши»[242]. В том же духе высказался и лейтенант Джим Шелдон из 17-го пехотного полка: «Макартур был от нас слишком далек, чтобы мы ощутили какую-то перемену. Единственное, что мы заметили после прихода Риджуэя, – кормить стали получше»[243]. Полковник Пол Фриман разделял двойственное отношение ряда старших офицеров, которые не могли забыть прошлые великие подвиги Макартура: «Я считал его отставку безобразной. Да, он сам напросился. Его нужно было снять. Но сделать это надо было более пристойно. При всем своем лицедействе и эгоизме он все же был великим человеком». Полковник Эллис Уильямсон полагал отставку Макартура «абсолютной необходимостью. Я думаю, мир усвоил урок: когда человек остается на руководящей должности слишком долго, он перестает воспринимать любые идеи, кроме тех, что первыми приходят ему в голову». Впрочем, в порыве сочувствия, не чуждого тысячам американцев в Корее, Уильямсон добавил: «Он был напыщенным старым индюком, но великим воином». А вот что сказал адъютант Алмонда, капитан Фред Лэдд: «Мне кажется, он ушел так, как ему хотелось бы уйти. Разве хорошо было бы, если бы он остался и в конце концов его, как адмирала Риковера, просто отправили бы на покой по старости? А так он ушел в сиянии славы»[244].

Если вздох облегчения, вызванный отставкой Макартура в большинстве демократических стран мира, чему-то способствовал, то лишь усилению гнева и изоляционистских порывов у американских правых. После всех нападок, которые президенту пришлось вынести у себя в стране, утешаться оставалось только воодушевлением, с которым восприняли его поступок за рубежом. Британский посол в Токио едко описал отъезд Макартура: «…короткая церемония – надо полагать, сообразно происходящему – была отмечена традиционной, уже давно привычной нам неучтивостью и небрежностью по отношению к дипломатическому корпусу… ‹…› У меня лично, как, полагаю, почти у всех моих коллег, после отбытия Макартура словно гора с плеч свалилась»[245]. Многие азиатские газеты приветствовали новость. «Трумэн заслужил благодарность миролюбивых народов всего мира, устранив величайшее единоличное противодействие мирным усилиям и политике на Дальнем Востоке», – восторженно писала пакистанская Civil & Military Gazette. Британский посол в Париже сообщил, что премьер Шуман «сразу же отреагировал на отставку генерала Макартура изъявлениями искренней благодарности… ‹…› У него сложилось впечатление, что правительство Соединенных Штатов почти утратило контроль над происходящим»[246]. Немало западных газет за пределами США встретили низвержение Макартура чуть ли не с ликованием: очень уж сильно успел генерал напугать союзников. В его публичных высказываниях они видели угрозу ядерной войны, а безнаказанность его заявлений наводила на мысль, что этот полководец настолько всемогущ, что способен на действия, неподвластные гражданским властям. Неважно, насколько оправданными были эти страхи, – Европу они заставляли тревожиться всерьез. Облегчение, вызванное уходом Макартура, сменилось радостью оттого, что верховное командование перешло к Мэтью Риджуэю, завоевавшему безмерное уважение как компетентностью, так и здравомыслием. Командовать 8-й армией вместо Риджуэя назначили генерала Джеймса Ван Флита, служившего во время Второй мировой под началом Эйзенхауэра командиром дивизии на европейском театре военных действий.

В Корее память о Макартуре таяла с невероятной быстротой. О лучшем Верховном главнокомандующем, чем Риджуэй, и мечтать не приходилось. В Токио он прибыл, прихватив с собой все военное мастерство, которое до этого во всей полноте проявил на полуострове, а кроме того, выказал осмотрительность и политическое благоразумие, которых так явно недоставало Макартуру. Хотя надежд изобрести магический способ вытащить Соединенные Штаты и ООН из той трясины, в которой они увязли в Корее, ветеран воздушно-десантных войск подавал не больше своего предшественника, с ним, по крайней мере, можно было не опасаться новых кризисов власти между его штабом и Вашингтоном. Риджуэй был непоколебим в своей уверенности, что лишь демонстрация силы на поле боя заставит коммунистов пойти на подписание мира. Однако он разделял убеждение администрации, что Корея не тот театр военных действий, на котором нужно ввязываться в масштабную войну. Поэтому на прерогативу гражданских властей определять политику в Корее больше никто не посягал.

На сегодняшний день история подтверждает правоту Трумэна, а не Макартура, в их