Читать книгу - "От любви не умирают - Валентина Николаевна Кадетова"

нужные слова один из самых «несчастных колхозников» — малорослый, худощавый Алесь Горбаченя, который ежедневно ходил в школу из небольшого, в несколько хат, посёлка с непривычным для нашей местности названием Зэфельд. Телешовские «аборигены» посмеивались и нарочно неправильно подсказывали растерянному Алесю. Альберт Павлович уже скривил лицо, чтобы выдать своё обычное «колхозники», как вдруг Алесь поднял на своего истязателя повлажневшие, полные ненависти глаза и выбежал из класса.

Вот тут я не выдержала: высказала «аристократу» всё что надо, даже то, чего не надо было говорить. На «колхозном» языке. Потом, преодолевая омерзительное чувство страха (что же теперь будет?!), спросила: «Перевести на русский?»

Альберт Павлович слушал на удивление спокойно, только постепенно розовело его холёное лицо. Наконец он произнёс: «Ох и тяжеленько тебе, девонька, в жизни будет с таким-то характером!»

«Несчастными колхозниками» он с той поры нас не называл, но на выпускных экзаменах (а тогда их у нас было, кажется, семь) мне и вправду было «тяжеленько». Вместо ожидаемой одной (по математике, конечно) «четвёрки» я получила их в аттестат целых четыре, в том числе и по моему самому любимому предмету — белорусской литературе, которую преподавала у нас «завучиха».

И всё же на филологический факультет пединститута, да ещё и столичного, я поступила с первой попытки, набрав девятнадцать баллов из двадцати возможных.

Почему мне так часто вспоминается Альберт Павлович? Ведь в Телешовской школе было столько замечательных учителей: Ольга Николаевна, Вера Леонтьевна, Василий Михайлович, Николай Афанасьевич… Почему же об Альберте Павловиче я думаю чаще? Может, потому, что его слова о моём характере оказались пророческими? Большинство моих коллег терпеть меня не могут за привычку «лезть не в своё дело», за «прямолинейность на грани невоспитанности», за «чрезмерно острый язык». Я и сама знаю свои недостатки. Сколько раз зарекалась не давать волю эмоциям, но, как только столкнусь с какой-либо несправедливостью или явной дуростью, сразу же забываю все зароки. Нет, наверное, и вправду «гены пальцами не задавишь». А они у меня отцовские. Его, деревенского поэта-юмориста, несколько раз даже побить собирались! Именно отцовские гены помешали мне «выйти в люди»: ну что такое сегодня сельская учительница? Но раньше-то я своей профессией счастлива была! Мне всё удавалось, и всё меня радовало: и знакомство с новым классом, и экскурсии, и походы, и школьные вечера, и обычные уроки. Даже тетради ученические проверять мне в радость было. А сейчас, когда отработала в школе уже более двадцати лет, меня вдруг начали охватывать смешные в своей запоздалости сомнения: а не ошиблась ли я когда-то, выбрав учительскую профессию? Иногда мне кажется, что я и сама абсолютно не знаю того, чему учу детей.

Мне стало хронически не хватать времени даже на то, чтобы почитать что-либо «для души». Я уже не помню, когда поднимала взгляд к звёздному небу. Мне становится дурно от слов «план», «отчёт», «документация», но я часами просиживаю над составлением никому не нужных, ненавистных бумаг, потому что именно они (правду сказал наш директор) в последнее время стали являться едва ли не основным критерием добросовестной учительской работы. А ходить в «отстающих» в мои годы и стыдно, и непростительно.

Но самое плохое — это то, что я перестаю понимать своих учеников.

Меня раздражает их «сленг», их, казалось бы, несвойственная молодости меркантильность (а что я за это буду иметь?) и особенно чрезмерная осведомлённость о самом неприглядном в интимных отношениях людей. Замечаю за собой, что на уроках невольно стараюсь избегать слов «голубой», «розовый», ухмылку той самой осведомлённости. Почему-то все они… Только что же это я? Сама ведь убеждала себя, что они разные! Почему же причёсываю всех под одну гребёнку? «партнёр», «акт», только бы не увидеть на чьём-либо совсем ещё юном лице гадкую маску.

Нет, просто в моё утреннее «совиное» настроение сегодня вплелось много неприятного, и я снова, как это иногда бывает, начинаю смотреть на мир сквозь чёрные очки. Разве же можно упрекнуть в перечисленных грехах, например, Вадима Максимкова, Мишу Подобеда, Дашу Каштанову? А Настю Резвицкую и Алёну Васюкову? Рому Белецкого? Да и у большинства остальных всё это поверхностное, наносное, что произрастает из желания казаться не просто взрослыми, а бывалыми людьми и от превратного представления о той самой «бывалости». А осведомлённости своей они, возможно, и сами не рады: не могут же они закрывать глаза и затыкать уши.

Даша Каштанова и Алёна Васюкова вышли из школы вместе.

— Алёна, а ты о чём будешь писать в своей «анкете»? — спросила Даша.

— Так я тебе и сказала! — засмеялась Алёна. — Зачем же мы тогда договаривались об анонимности?

— Ну, тогда и я тебе не скажу! — обиделась Даша. — Подруга называется. Ни одним секретом поделиться не хочешь!

— Да какие у меня секреты? — отмахнулась Алёна. — Вот как появятся, так сразу и поделюсь.

— А знаешь, что я слышала? Слышала, как Юля Лапицкая говорила Нине Мостовцовой, что она собирается «Ларисе горячего сала за шкуру залить».

— И как она это будет делать?

— Сказала, что нарочно напишет, будто бы у мужа Ларисы Михайловны есть любовница. И они вместе с Мостовцовой смеялись.

— От этой Лапицкой чего угодно ожидать можно, — нахмурилась Алёна. — Может, поговорить с ней?

— Ну и о чём ты собираешься со мной говорить? — послышался голос неизвестно откуда выскочившей Юли Лапицкой. — Может, как и твоя любимая Лариса, про длину моей юбки? Та вчера приколупалась: «Почему в школу без юбки пришла? Марш домой и оденься как положено!» Будто не видела, что я в юбке. Просто тот свитер длинноватый немного и юбку прикрывал… А тебе, Даша, приятно было, когда она тебя прилюдно отчитывала за не понравившийся ей лак на твоих ногтях? Да она уже всех понтами своими заканала. Но все молчат, боятся слово поперёк сказать. Как же, классная наша! Ну, Васюкову я понимаю. Секретарство её в ходячий устав превратило: это нельзя, это запрещено, а это и вовсе аморально! А ты же, Даша, клёвая деваха! Неужели тебе не хочется плюнуть на их дикарские табу и жить свободно?

— Как ты со своими подружками Ниной да Наташей? — не сдержалась Алёна. — Бутылка вина да пару экстази — и на тусовку по подворотням?

— А ты своими делами занимайся! — недовольно скривилась Лапицкая. — Деревца сажай, лекции про СПИД читай да из-под старых маразматиков горшки носи! Я слышала, нашу больницу скоро вообще превратят в так называемую «больницу сестринского ухода», так что уже не в трёх, как сейчас, а во всех десяти палатах «костыли» лежать будут. Их со всего района сюда свезут. Вот