Читать книгу - "От любви не умирают - Валентина Николаевна Кадетова"

буквами «СССР» и… диктор Левитан. Когда я начинала рассказывать подружкам свой очередной сон, они перебивали меня, называя обманщицей, и смеялись. Мне было очень обидно: я ведь ничего не выдумывала. И звезду, которая однажды упала в огород за нашей хатой, тоже не выдумала, я увидела её во сне. Звезда была яркая и холодная (я трогала её руками), но живая, потому что разговаривала со мной и приглашала в гости.

Про живую звезду я рассказала отцу. Он выслушал, покачал головой и, произнеся: «Ну, ты, вижу, дочиталась!», собрал все мои книжки, сложил их в большой бабушкин сундук с когда-то красивой и яркой, а теперь выцветшей росписью по боковинам и крышке, повесил на сундук тяжёлый металлический замок. Отец называется! Сам же приучил меня к книжкам! Сам же мне их покупал! Я заплакала и решила, что и ему больше никогда не буду рассказывать своих снов, даже тех, где я с невыразимым чувством сладкого ужаса высоко-высоко летала над землёй.

Я и сейчас ещё изредка летаю во сне. Правда, не так высоко, как в детстве потому, что теперь надо мной уже не голубое небо, а грязно-серый потолок, и я очень боюсь об него ушибиться. Но чаще мне снится школа, где я почему-то не учительница Лариса Михайловна, как это есть в реальности, а ученица Лора Хаткевич, и меня вот-вот вызовут к доске решать задачу по математике. Математика же для меня всегда была «ужасом, летящим на крыльях ночи», поэтому, проснувшись, долго не могу избавиться от досадного ощущения неловкости. А ещё — тревоги, потому что «математические» сны обычно предвещают мне не очень хорошее.

Нынешней ночью решать задачу с гадким пи, которое упорно «стремится к бесконечности», меня вызвал кто-то из моих учеников, кажется, Рома Белецкий. Он сидел за учительским столом, иронически поглядывая на меня, а я с замиранием сердца ждала своего позора.

Подхватилась под утро, в минорном настроении (впрочем, с утра оно у меня никогда не бывает мажорным: я «сова»). Всё-таки заставила себя улыбнуться и трижды произнести: «Куда ночь, туда и сон!», успев при этом отметить: «Ты становишься суеверной, сударыня!» Умылась, приготовила своим мужчинам завтрак, выглянула в окно. Ветер… Самая нелюбимая погода. В такую погоду в голову почему-то лезут мысли о быстротечности жизни, её недолговечности и вспоминаются давние обиды.

Сегодня у меня третий, четвёртый и пятый уроки, но я решила пойти в школу раньше: проверю тетради, покопаюсь в библиотеке — вчера туда завезли новую литературу. Может, найду ещё что-либо интересное к завтрашнему уроку в девятом классе. Урок этот для меня особенный: мы начнём изучать творчество Максима Богдановича, который стал моим любимым поэтом ещё в далёкие годы юности.

Когда меня впервые провожал домой Коля Щербицкий, из раскрытого окна чьей-то хаты зазвучала «Зорка Венера».

Ах, этот Коля Щербицкий, синеглазый, чернобровый красавец, в которого были влюблены почти все старшеклассницы Телешовской школы! Каждая опускала ресницы, когда встречала взгляд Колиных бездонных глаз. А он выбрал меня, стыдливую, нескладную, с ненавистными веснушками на полноватом лице. В этот же вечер Коля сказал мне заветные слова, которых так ждёт каждая девушка!..

Назавтра я нашла в своей библиотечке томик Богдановича и начала перечитывать его стихи.

Кто знает, как сложилась бы наша с Колей общая судьба… Да и сложилась ли бы? Говорят, первая любовь почти никогда не бывает счастливой. А может, наша любовь как раз и стала б тем самым «почти»?

Коля погиб так страшно и нелепо, что мне и теперь, через годы, больно думать об этом. Но и сегодня, когда становится тяжело и смутно на душе, я вспоминаю тропинки, по которым мы вместе ходили, заброшенный родительский дом с заглохшим, одичавшим садом и еле слышно проговариваю дорогие строки:

Ізноў пабачыў я сялібы,

Дзе леты першыя прайшлі,

Там сцены мохам параслі…

Понимаю, что полностью красота поэзии Богдановича пока что недоступна детям, но к каждому уроку, посвящённому Поэту, готовлюсь как к празднику и верю: хоть небольшой след праздник этот оставит в их душах…

До библиотеки я не дошла: увидела, что в рекреации царит какое-то оживление, и направилась туда. Возле стены, броско и безвкусно размалёванной художниками-халтурщиками, стояли две одиннадцатиклассницы с плакатом: «Помогите детям войны! Кто сколько может!» На полу картонная коробка. В ней несколько мелких купюр. Рядом толпится с десяток старшеклассников.

— Что за акция? — спрашиваю и достаю портмоне. — И почему вы не на уроке?

Одна из девушек, светловолосая и розовощёкая, улыбается:

— Да никакая не акция. Физрук заболел, урока нет, вот мы и решили повеселить народ.

Наверное, на моём лице было написано что-то такое, от чего розовощёкая перестаёт улыбаться:

— Что с вами, Лариса Михайловна? Это же просто шутка! Мы на собранные деньги конфет купим и угостим весь свой класс. Кстати, всем, кроме вас, смешно было.

Вторая «приколистка» смотрит на меня большими, цвета чистого летнего неба глазами, и во взгляде тех глаз недоумение и снисходительность:

— Ну-у! А ваши ученики говорили, что у вас с чувством юмора «нормуль». Ошиблись, наверное. А жаль. Для учителя чувство юмора — само то!

О, если бы на их месте были мальчики (то бишь юноши), я, несомненно, отбросила бы все педагогические и этические принципы и залепила бы каждому из них щедрую оплеуху! Но передо мной стояли две куклы, хорошо кормленные, по моде одетые, с подмалёванными ресницами и губами.

Я схватила плакат и порвала его, а коробку с «пожертвованиями» отбросила к противоположной стене. Уходя, успела заметить, как одна из «кукол» скривилась и повертела пальцами у виска.

— Лариса Михайловна! — окликнула меня секретарша Зоя Григорьевна. — На перемене зайдите в учительскую: Василий Петрович хочет сделать важное объявление.

В учительской уже собралось несколько педагогов, видимо, из тех, у кого были «форточки».

— Послушайте, уважаемые мои коллеги! Неужели никто из вас не видел, чем занимаются эти две… — от возмущения я не находила слов, — эти девули? «Помогите детям войны!» Таким образом «народ веселить» придумали, а заодно и деньги на конфеты себе собирать!

— Ну, видели, — чрезмерно спокойно, как мне показалось, произнесла биологичка Алла Ивановна, с трудом устраивая в хрупкое полукресло своё не по годам располневшее тело, из-за которого от наших остроумных до жестокости детей получила кличку Колхида. — Я тоже пять рублей положила. Кто же знал, что на конфеты? А, не такие уже там и деньги!

— Нет, дорогуша! Надо, чтобы безнаказанной такая «шутка» не осталась! — не успокаиваюсь я.

— Это вы о Ворочкиной