Читать книгу - "Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн"

Демократия была вопросом удобства, а не сердца. Недоверие к конфликту интересов оставалось сильным и ослабляло подлинный плюрализм. “Идеям, выходящим за рамки… личного счастья… и идеям солидарности, достигающейся за счет личной выгоды, – объясняла Просс, – в Федеративной Республике нет места”. Просс предостерегала от преувеличения роли альтернативных движений и сравнивала их с религиозными сектами, которые “изображали свою новую веру как единственное истинное благословение”. Большинству немцев с ними было бы не по пути. “Те, кто хочет жить со своей семьей в тишине и покое, зарабатывать на жизнь, обустраивать свой дом и иметь много свободного времени для частной жизни… мало интересуются альтернативным существованием”. Чувство праведности, которое Просс обнаруживала в контркультуре, было связано с пределами толерантности вообще. Уважение к собственным правам не предполагает равное признание прав других. Открытое насилие по отношению к меньшинствам и нонконформистам было редкостью и уже не считалось приемлемым. Тем не менее до признания различий как чего-то положительного самого по себе было еще очень далеко. Активная толерантность, заключала она, “не является ценностью для большинства”95.

Новые горизонты

Гражданские инициативы оказались близорукими. Они сосредоточивались на своем районе, а также близлежащих лесах и реках. Участники хотели создавать свою жизнь и окружение и управлять ими. Однако эта ориентация редко была изолированной и дополнялась открытостью миру. Росло чувство глобальной ответственности как за тех, кто находится далеко, так и за живущих по соседству. В этом смысле граждане также становились более дальновидными. Именно эта бифокальная линза между 1950-ми и 1970-ми годами снабдила западных немцев новым моральным видением. После завоевания и катастрофы они старались изменить свое положение в мире. В первую очередь это означало освоиться в Европе. Вторая переориентация имела более далеко идущие последствия: открытие “третьего мира”.

Когда дело дошло до европейской интеграции, Западная Германия не могла бы пожелать себе лидера с лучшими рекомендациями. Кёльн, место рождения канцлера Аденауэра, соединил дух Древнего Рима с духом христианства. Это был центр его карты мира. В школе Аденауэр выучил латынь, греческий и французский языки – именно в таком порядке, – но не английский. Страны, которые он хорошо знал, были рядом: Франция, Бельгия, Швейцария и Италия. Он видел в Соединенных Штатах духовное детище христианского Запада, но самому Аденауэру было уже семьдесят семь лет, когда он впервые посетил их в 1953 году96. Его Европа принципиально отличалась от той мечты об объединенной Европе, которую отстаивали европейские федералисты в послевоенные годы. Это была маленькая Европа – только ее западная часть – часть Атлантического альянса, а не отдельная “третья сила”; и для нее интеграция была средством восстановления национального суверенитета, а не передачи его наднациональной федерации. Короче говоря, европоцентричная карта Аденауэра идеально подходила для холодной войны.

О европейском единстве и мире мечтали мыслители эпохи Просвещения, такие как аббат де Сен-Пьер, Жан-Жак Руссо и Иммануил Кант. Понадобилась Вторая мировая война, чтобы убедить национальные государства воплотить ту или иную версию единства в жизнь. Война оставила после себя три благоприятные предпосылки: она показала необходимость направлять и сдерживать силу Германии в будущем; страх перед коммунизмом заставил страны Западной Европы сплотиться; и, наконец, интеграцию защищала новая сверхдержава – США.

Первым шагом (1951) стало Европейское объединение угля и стали (ЕОУС), к которому присоединились Бельгия, Франция, Западная Германия, Италия, Люксембург и Нидерланды. Шесть лет спустя “шестерка” образовала Европейское экономическое сообщество (ЕЭС). У ЕОУС был свой Высший руководящий орган, который состоял из национальных представителей и курировал объединение угля и стали и устранение торговых барьеров. Правительства обычно не любят отказываться от национального суверенитета. Что внезапно сделало эту идею настолько привлекательной, так это то, что небольшая передача национального суверенитета обещала восстановление национальной мощи. Для Робера Шумана, министра иностранных дел Франции, план имени которого в 1950 году предусматривал создание объединения, больший Европейский союз и бо́льшая национальная мощь были двумя сторонами одной медали. Получив доступ к немецкому углю, Франция сможет восстановить свою славу. Аналогичным образом для Аденауэра ЕОУС было шагом на пути к созданию Федеративной Республики как полностью независимого государства в западном сообществе. Речь не шла о потере национального суверенитета – наоборот. ЕОУС предоставило Западной Германии место за столом переговоров и отменило вето, которое союзники наложили на производство угля и стали в рамках системы международного управления Руром. Облегчив франко-германское взаимопонимание, ЕОУС также облегчило возвращение индустриального Саара после плебисцита 1955 года. Римские договоры 1957 года расширили амбиции ЕЭС за пределы угля и стали, превратив его в общий рынок со свободным перемещением не только товаров, но и труда, услуг и капитала.

Мы склонны говорить о “Европейском сообществе”. В действительности, как напоминает нам историк Киран Патил, первоначально существовало три сообщества – ЕОУС, ЕЭС и Евроатом (Европейское сообщество по атомной энергии, созданное в 1957 году для развития ядерной энергетики для гражданского использования), – и они не были единственными голосами, говорящими от имени Европы97. Существовала конкуренция со стороны ряда пересекающихся органов – таких как: Организация европейского экономического сотрудничества (ОЕЭС), возникшая в 1948 году в результате американского плана Маршалла и насчитывавшая шестнадцать членов плюс западные зоны Германии; Совет Европы, принявший Европейскую конвенцию по правам человека 1950 года, в котором было еще больше участников; Западноевропейский союз (1954), военный союз между Великобританией, Францией, Западной Германией, Италией и странами Бенилюкса; и Европейская ассоциация свободной торговли (1960), объединившая британских и скандинавских “аутсайдеров”. И только после 1965 года, когда было сформировано Европейское сообщество, оно утвердилось в качестве бесспорного центра тяжести. В 1973 году первоначальная шестерка приняла в свой состав Великобританию, Ирландию и Данию; Греция присоединилась к нему в 1981 году, Испания и Португалия – в 1986-м. Крах коммунизма открыл дверь в сообщество Восточной Германии как части объединенной Германии, затем нейтральным Австрии, Финляндии и Швеции в 1995 году, а в 2004-м – семи странам бывшего Восточного блока, включая Польшу, Чешскую республику и страны Балтии. Но только после 1992 года, когда был подписан Маастрихтский договор, Европейское сообщество сделало гигантский шаг, чтобы превратиться в Европейский союз с общим гражданством, внешней политикой и политикой безопасности. Единой валюты пришлось ждать до 2002 года.

Сегодня быть гражданином Европы – вторая натура немцев. Однако в 1950-е годы они были глубоко разделены по поводу того, в какой Европе хотели бы жить. По мнению социал-демократов, ЕОУС зашло слишком далеко, пожертвовав национальным суверенитетом и укрепив разделение страны на восток и запад. Для федералистов, напротив, этого было недостаточно: они хотели наднациональной Европы со своим собственным парламентом, армией и внешней политикой. Аденауэр игнорировал их обоих. То,